По комнате пополз табачный дым, пахнущий корицей и яблоками.
– Он рискнет садиться в такую погоду? – спросила графиня Скулнскорх, с откровенным интересом принюхиваясь к сигарилле. Ее безмятежное лицо было своеобразно и, возможно, даже красиво, но, пожалуй, слишком холодно и несколько сумрачно. Она вообще, следует заметить, не оставляла никого равнодушным. Такова уж была ее природа: глаза цвета золотистых топазов и золотисто-красные жесткие вьющиеся волосы, с большим трудом и немалой сноровкой уложенные в императорскую корону. И, разумеется, великолепная фигура, а на ней замшевый костюм для пикников, шелковая сорочка и шейный платок различных оттенков молочного шоколада, и стоящие целого состояния королевские топазы, такие крупные, что дух захватывало – вот какой интересной девушкой была графиня Елизавета Скулнскорх.
– Да, – не оборачиваясь, ответила княжна Ольга. – Кирилл не обманет. Он сядет на воду в тумане…
И он сел. Видеть этого, разумеется, никто не мог. Туман, стелившийся над озером, и завеса дождя скрывали от глаз и гавань, и причалы, и все вообще. Впрочем, в какой-то момент барону Морицу Розенкранцу показалось, что графиня Скулнскорх знает о происходящем там, за огромными хрустальными окнами "Ривьеры", гораздо больше, чем кто-нибудь другой из собравшихся здесь "прожигателей жизни".
"Но разве мы прожигаем жизнь? – подумал он, прислушиваясь к песне одинокого мотора. – Или все-таки всего лишь нажитые не нами и не нам принадлежащие состояния?"
Мориц покосился на княгиню Ольгу, весьма драматически наполнявшую просторный ресторанный зал клубами ароматного дыма, и перевел взгляд на графиню Елизавету.
"Ах, да! – сообразил он вдруг. – Вот кто прожигает свое собственное состояние!"
И, правда, лишь она, да еще спешащий к ним сквозь ночь капитан-лейтенант князь Курбский были полновластными хозяевами своих титулов и состояний. Остальные – всего лишь чьи-нибудь детки: доченьки да сынки.
А между тем приглушенная расстоянием и туманом песня мотора сошла вдруг на нет, и слышны стали хлюпающие шлепки пологих волн о бревенчатое основание "Ривьеры".
"Вроде, сел", – напрягая слух, подумал Мориц и мысленно пожал плечами.
– Сел? – ни к кому, кажется, не обращаясь, спросила Ольга.
– Сел, – уверенно ответила Елизавета на вопрос заданный не ей, или вообще не заданный никому.
– Ах, сударыни! – зевнул Симон де Монфор. – Мне бы ваши заботы!
Молодой человек в парадном лейб-гвардейском мундире, нечистом и сильно мятом – после непрекращающегося недельного кутежа, плавно перешедшего в запой, – с одутловатым лицом, которое сейчас вряд ли кто-нибудь назвал бы красивым, заплывшими глазами и растрепанными светлыми волосами, производил жалкое впечатление. Однако, как ни крути, это был наследник одного из самых старинных титулов Европы, будущий – если, разумеется, доживет, – Симон XI де Монфор-л'Амори граф де Эврё герцог Анжуйский и, бог знает, кто еще. И грудь его, несмотря на молодость и невысокое звание, украшал крест "За кровавый штурм", Звезда Отважных – не менее десяти штыковых атак, притом, что граф Симон, вообще-то, был бронеходчиком, – и Звезда Доблести.