"Тысяча и одна ночь… Это сколько же будет? Три года? С ума сойти!"
Но, с другой стороны, Елизавета не была уверена, что проблема состояла всего лишь в том, чтобы из принципа "не возлечь" ненароком с этим самым султаном. Возможно, Шахерезаде угрожало усекновение головы. Все возможно, но Елизавета этого не помнила. А рассказ князя, судя по всему, подходил к кульминации.
– И тогда развернули кожи, – повествовал князь, – и нашли в них принца, принцессу и их новорожденного ребеночка…
"Я что-то пропустила? – удивилась Елизавета, – они же сами, вроде бы, едва народились... "
– Так была посрамлена за самонадеянность птица Симург, и ее – по слову архангела, – следовало бы наказать, но так все были рады свадьбе принца и принцессы, навеки соединивших Восточные и Западные земли под властью своего сына, что простили неразумную птицу и отпустили ее жить на вершинах гор.
– Значит, что ж? – поднял бровь Эрик. – Нету, выходит, свободы воли, и судьбы наши расписаны еще до рождения?
– А сам, как полагаешь, воевода? – пожал плечами князь. – По сказке получается, что все предопределено, ведь что не делала птица, чтобы не дать принцу соединиться с принцессой, а все ж вышло, как вышло.
– Дура птица, – неожиданно для себя вмешалась в спор Елизавета. – Если хотела узнать наверняка, ей надо было придушить принцессу, или принца зарезать. Вот тогда бы мы и посмотрели, как действует предопределение, и на кого!
– Сильный довод, – с уважением кивнул Элекей Мурса. – И в жизни, наверняка, так бы и случилось. Но притчи создаются с иной целью.
"Это да, – мысленно согласилась с ним Елизавета. – Назидательные сказки должны назидать, а в жизни все отчего-то случается иначе. Но я-то сделала свой выбор сама! И судьбу, если память не изменяет, поменяла, ведь так?"
11
К первому снегу, а он в том году выпал рано – в день Введения Богородицы во храм[73], добрались до Дрездена. Впрочем, штурмовать высокие городские стены не стали, лишь побросали через них для острастки горящие стрелы, и пошли дальше, оглядываясь изредка на остающиеся позади дымы пожаров. Шли вдоль реки, догоняя уходящий к далекому морю неторопливый, без конца и края, поток. Вода в Элве[74] походила на серую оружейную сталь, и, казалось, что холодный клинок реки, рассекает Саксонию надвое. Елизавету познабливало от одного только вида этой стылой и усталой воды.
"Река... – думала она лениво. – Небо... Земля... Сон разума... Пейзаж после битвы... Ужасы войны..."
Любое из этих определений являлось правдой, но слова не в силах передать особую атмосферу "последних дней", словно проехал здесь, по этой дороге, опережая армию на версту или две, всадник на коне бледном, тот самый, которого в Штутгартской Библии именуют Гражданской Войной. На что бы ни падал взгляд Елизаветы, на всем лежала тень Апокалипсиса. Холодная мертвая вода, унылые берега, голодные изможденные люди в сожженных деревнях. Разрушенный храм, висельники на черных ветвях старого дуба, воронье и стаи одичавших собак. Низкое небо, и серый снег, медленно падающий на бесплодную землю... Тоска смертная, но армия продвигалась вперед с неумолимостью рока и неистощимым терпением вола, и на третий день пути они услышали, наконец, колокола Мейсена.