– И? – поднимает бровь раскрасневшаяся на морозе Тильда Галицкая.
– Ты историю про монаха и шлюху знаешь? – Елизавета благодарно кивает мальчику-слуге, проворно доставившему на башню кувшин с киевским взваром, и принимает чарку. – Жил-был монах... – она медленно со вкусом вытягивает из серебряной чарки дивно ароматный и дьявольски крепкий взвар, выдыхает с чувством и продолжает, не спеша.
– Вот в этих как раз местах, – говорит она, возвращая чарку на поднос. – В Саксонии или Богемии, но история не об этом. Однажды... Налей-ка еще! Однажды, путешествуя по чужим землям, повстречал монах на постоялом дворе распутную женщину. Дело было к ночи, а свободная кровать оставалась в гостинице всего одна, и претендовали на нее, как вы уже, верно, догадались, и святой отец, и шлюха. Слово за слово, – Елизавета смутно помнила эту историю, читанную в давние, еще не наступившие времена в старинной книге из библиотеки тети Жозефины, и потому импровизировала, сочиняя анекдот прямо на ходу, – заспорили, но каждый твердо стоял на своем, и, казалось уже, что дело закончится скандалом и дракой, но шлюха, рассмотревшая во время спора, что монах молод и хорош собой, неожиданно предложила компромисс. Давайте ляжем вместе, святой отец, предложила она. Мне, как честной женщине, урону от этого никак не будет, ведь вы же божий человек и не обидите бедную девушку. Однако и монах, давно уже в тайне мечтавший, познать женщину, успел увидеть, что его собеседница обладает пышными формами и свежа лицом. Извольте, говорит тогда он ей. Это даже хорошо, поскольку засчитается мне, как подвиг воздержания.
– Что так и сказал? – прыскает Тильда.
– Так и сказал! – подтвердила Елизавета.
– Ну, прямо сэр Тристан, положивший между собой и леди Изольдой обнаженный меч, – комментирует с каменным лицом Дамаль.
– Обнаженный?! – переспрашивает Елизавета. – Меч? Звучит двусмысленно, ты не находишь?
– Ты не отвлекайся, конунг, рассказывай! – усмехается в ответ Дамаль.
– Ну, да! – Елизавета берет чарку и подносит к носу, вдыхая аромат. – Умеют у вас, черт возьми, гнать самогон! – улыбается она Клодде Галицкой.
– Повремени, Цисси! – просит встревоженная Тильда. – Я же говорила тебе, не ровен час сопьешься!
– Нешто?! – смеется Елизавета, но, тем не менее, не пьет, держит чарку у губ, нюхает, жмурится. – Так вот. Оказавшись в постели и шлюха, и монах резко поменяли свое мнение о добродетели и, скажем так, упали друг другу в объятия. Однако вскоре выяснилось, что неопытный монах совершенно не знает, с какой стороны начать, и где, так сказать, кончить... Хм, пожалуй, я все-таки выпью, если никто не возражает! – и она запивает нежданный каламбур глотком киевского взвара. Холодная струя касается задней части языка и неба, оставляя на них медовый аромат, и летит дальше, в глотку и пищевод, чтобы вернуться волной сладкого жара, возникающего где-то в недрах желудка и стремительно растекающегося по всему телу.