Особая прелесть средневековья заключена в простом, но очевидном факте: в эти богом проклятые времена человеку было даже глупостей толком не наделать. Не броситься, скажем, сломя голову, к любимому в другой город – все равно, очухаешься по дороге, заскучаешь или потеряешь кураж. Слишком долго и муторно, потому что медленно и неудобно. И так все. Даже отдаться по-человечески любимому мужчине оказалось совсем непросто, и уж точно – ни о какой спонтанности речи уже не шло. Кругом война и зима, и на влюбленных надето столько всего, что, если не кликнуть служанок, как раз к утру и закончишь все это с себя снимать. Но и с помощниками – не так, чтобы сразу. Небыстро, одним словом, медленно и неловко. Едва ли не стыдно. Ну, а стыд – если с ним не бороться – способен опошлить, а то и остудить любую, даже самую жаркую, небывалую, через века и страны полыхнувшую страсть.
Не то, чтобы Елизавета все это так себе и объясняла, в этих вот или подобных, разумных и правильно устроенных во фразы словах. Не до того было. И все-таки, главное она ухватила своим острым и быстрым умом, своим едва ли не звериным охотничьим чутьем, своим развитым эстетическим чувством. Всплыла, вырвалась из водоворота любовного безумия, "огляделась по сторонам" и поняла, ухватив самое главное – все свершилось! Состоялось. Но – увы – пока только почти. Стрелки великих часов застыли на полушаге между одиннадцатым и двенадцатым ударами. Пауза затягивалась, и даже тень неловкости могла испортить то, что вдруг оказалось самым главным для нее и, хотелось верить, для него тоже. И вот это главное ей и предстояло сейчас спасти.
– Ерунда! – рассмеялась Елизавета, выслушав "все доводы разума", изложенные Людвигом с присущим ему безукоризненным красноречием.
О, да! Людо, как всегда, был великолепен во всем блеске истинного рыцарства, уверенной в себе мужественности и неподдельной харизмы рожденного властвовать. И, однако, он был всего лишь мужчина. Все, чем располагал князь Людвиг Каген, не стоило и гроша ломанного перед лицом истинной власти, растворенной в крови Елизаветы Скулнскорх. Неожиданным образом, здесь и сейчас, посреди ночи в королевских покоях в бурге Эльц, стоя напротив своего мужа – в будущем прошедшем, – или жениха – в настоящем неопределенном, – она почувствовала в себе женщину, и это оказалось куда больше, чем Елизавета могла представить еще накануне вечером.
– Глупости! – она улыбнулась так, как, кажется, не улыбалась никогда в жизни. Никому. Даже Людо, в темно-синих глазах которого, ее улыбка зажгла кобальтовый огонь.