– Он приходит туда, куда должен, ровно в тот момент, когда чаши весов находятся в шатком равновесии, и берет жребий сам, выбирая лучший из всех.
От этих слов кардинал все-таки "вздрогнул": оказывается, он знал Хальдеберда не настолько хорошо, как думал прежде. Соблазн считать себя "знатоком человеческих душ" оказался сильнее критического разума. Он ошибся, и он был не первым, кто не понял с кем имеет дело. Хальдеберд недаром стал императором. Он им был.
– Вот что такое этот мальчик. – Лицо Хальдеберда разгладилось, насколько это вообще возможно в его возрасте, глаза смотрели прямо в глаза Ратцингера. Испытующе, но без злобы и недоверия. – Возможно, вы правы, ваше преосвященство, и он послан за мной…
– Я этого не говорил, – возразил кардинал.
– Но в душе согласились с моим предположением, ведь так? – Император взгляда не отвел, смотрел, как и прежде.
– Да, – Ратцингер вдруг осознал, что впервые в жизни переживает "момент истины", и лгать, даже просто отвечать не по существу заданного вопроса, отклоняясь тем самым от истины, нельзя.
– Да, – повторил он. – Мне так показалось, но это не плод моих рассуждений, не твердое мнение, а чувство сродни просветлению. Вы понимаете меня, ваше величество?
– Возможно, – чуть нахмурил брови император. – Скорее всего. – Он раздвинул бледные губы в подобии улыбки. – Видите ли, мой друг, Он просто идет. И я не вижу смысла в этом движении, а это более чем странно, вы так не находите, ваше преосвященство?
Отвечать на риторические вопросы не следует, напротив, это худший из возможных способов ведения "диалога".
– Он приходит, – продолжал император. – Заметьте, кардинал, он приходит всегда, когда бы и где бы я ни начал – явно или тайно – действовать против него. Приходит, делает что-то такое, чего я от него совершенно не жду… Да и никто не ожидает… Делает и идет дальше. Человек ли он?
Вот теперь Хальдеберд действительно ожидал от Ратцингера какого-то ясно сформулированного ответа.
– Полагаю, что все-таки человек, – сказал тогда кардинал. – Лазутчики и осведомители доносят о болезнях, изнуряющих его тело и дух. По временам, он подолгу не встает с ложа…
– Я знаю, что сообщают эти "добрые христиане", – кивнул Хальдеберд. – Вы только забыли добавить, ваше преосвященство, что князь Каген, как бы он ни был болен, как бы ни страдал от немочи или раны, никогда не мечется в бреду, а лежит в постели, как на смертном одре – холоден и неподвижен – и всегда, – слышите? – всегда, встает, когда наступает время идти, делать, и брать.
– У него есть женщины, – кардинал чувствовал, что проигрывает, но остановиться не мог.