– Думаешь, его послали за мной? – Хальдеберд смотрел исподлобья.
Выглядел он ужасно, возможно, впервые на памяти священника, представляясь, значительно старше своих лет. Однако ни наклоненная вперед голова с мощным нависающим над лицом лбом, ни сивые от седины кустистые брови – не могли скрыть всполохов, неожиданно озаривших темным огнем глаза императора. Но это было лишь жалкое отражение пожара, полыхавшего где-то там, в темных глубинах души Хальдеберда. В сердце его горел огонь ярости, бушевало смертоносное пламя ненависти, но над всей этой невероятной и ужасной мощью довлел почти животный ужас, совладать с которым с каждым днем становилось все труднее.
Священник понимал, о чем спрашивает старый император, но у него не было ответа. Вернее, тот ответ, который он мог бы теперь предложить Хальдеберду, вряд ли удовлетворит Василиска, а гневить коронованного демона никак не входило в планы кардинала Ратцингера. Вероятно, он был плохим христианином, но, с другой стороны, все, что делал кардинал, он делал для конечного торжества веры. А быть царедворцем и не потакать капризам и желаниям властителя, так лучше уж запереться в монастыре и вовсе не соваться в дела мирские. В конце концов, для того и существует монашество, но он–то выбрал иной путь служения, и, значит, должен был "выбирать слова", а не сообщать Хальдеберду то, что вполне могло оказаться правдой: мальчишка Каген – бич божий, наказание, ниспосланное небом за грехи императора. За непомерную гордыню, за склонность к паганству[23], за многократные прелюбодеяния во всех мыслимых и немыслимых формах, за неисчислимые убийства, наконец, и другие, караемые смертью преступления, от лжесвидетельства до мужеложства.
– Князь Задары представляется весьма способным молодым человеком. – Кардинал говорил как всегда медленно, невыразительным, тихим голосом. – Тем не менее, если верны известия, несмотря на молодость, он жесток и мстителен, как мало кто из ныне правящих государей. Длинный список его преступлений, распутный образ жизни, братание с подлым сословием – все это должно, как мне кажется, достаточно быстро привести его к окончательной гибели…
– И не надейся, – покачал головой Хальдеберд и неожиданно улыбнулся, поднимая голову.
Улыбка, впрочем, вышла невеселая, но император, по-видимому, не думал сейчас о том, какое производит впечатление на своего собеседника. Переживание взяло верх над всеми другими соображениями, и он неожиданно – но, вероятно, ненадолго – стал самим собой, открыв священнику то, что тот и так уже давно знал о своем сюзерене.