Гуммель руководил заводом многие годы. В тридцать восьмом, когда его расстреляли как врага народа, ему был семьдесят один год. Обошлись даже и без доносов. Следователь арестовал Гуммеля и еще одного бывшего военнопленного Карла Карловича Рудольфа, механика Ветлужской нефтебазы. Отто Иванович и Карл Карлович не были знакомы, но это не помешало следователю составить из них фашистско-диверсионную группу, злоумышлявшую против руководителей Советского государства. В деле Гуммеля было всего четыре странички. Только протокол допроса и приписка рукой Отто Ивановича о том, что вину свою он признает. Этой приписки для вынесения приговора и расстрела было по тем временам и тем законам более чем достаточно. Впрочем, доносы потом, задним числом, сочинили и к делу приобщили. Тех, кто сочинял, тоже репрессировали. Тех, кто репрессировал… Еще и пенсию персональную получали. Продуктовые заказы по революционным праздникам. Ходили в школы на уроки мира звенеть медалями и рассказывать пионерам о холодных головах, горячих сердцах и чистых руках.
Через две или три стены от зала, где стоит модель «Севрюги» и со стены смотрит фотография рабочих лесохимкомбината, на которой Отто Иванович Гуммель второй справа, висит на стене портрет Сталина. Принесла его в музей старушка, каждый день молившаяся лучшему другу выживших из ума пенсионеров и каждый день рассказывавшая ему новости из своей жизни, жизни Красных Баков и жизни страны. Она бы и не приносила портрет, кабы не подошло ей время отчитываться о своей жизни совсем в другом месте, где… Ну да бог с ней, со старушкой. В этом зале есть и поинтереснее экспонаты. Висят там фотографии, рассказывающие о жизни двух детских интернатов, когда-то бывших в Краснобаковском районе. Первый появился в сорок первом, и устроили его для детей работников исполкома Коминтерна. Место это называлось (да и сейчас называется) «Лесной курорт». Все там было устроено на самом высоком уровне – лучшие врачи, воспитатели, агрономы, занимавшиеся с детьми выращиванием овощей и фруктов. Поначалу привозили в него испанских детей, а потом и детей коминтерновских сотрудников, работавших в Москве. Во время войны стали привозить детей борцов антифашистского Сопротивления. В общей сложности жило там семьсот ребятишек и сто взрослых. В сорок четвертом интернат расформировали и детей отправили к родителям. Второй интернат, а вернее, детский дом был организован позднее – в сорок втором[111]. Привозили в него детей из блокадного Ленинграда. Как правило, это были дети-сироты. Совсем малыши. Только одиннадцать детей были школьного возраста. Почти всех выходили. Было трудно. Всего труднее было запрещать маленьким детям воспитательниц называть мамами. Считалось, что они должны привыкнуть, что мам у них нет. Дети не знали, что так считалось и что они должны, а потому все равно называли, хотя и шепотом.