Сердился он также на московскую жизнь с ее суетой.
– В эмиграцию я уже не поднимусь, на это нет никаких сил, но эмигрирую в Переделкино, – говорил Эдлис и так и поступил, получив дачу в Переделкине где-нибудь в начале семидесятых годов, хотя мог бы запросто уехать за рубеж – его дочь Мариша, с которой у него всегда были самые нежные отношения, настойчиво звала его к себе в Германию, поскольку сама она замужем за немецким ученым-филологом и живет, кажется, в Дрездене. К тому же Юлиус, как мы его с мужем называли, трехъязычный человек – свободно владел французским и румынским, так что ему освоиться где-нибудь за границей было бы гораздо легче, чем кому-нибудь другому. Уж не говоря о его поистине европейском образовании. Словом, он предпочел для себя, так сказать, условную эмиграцию – перебрался со всеми своими бумагами и библиотекой в Переделкино и в столице появлялся лишь в случае крайней нужды.
Следующим пунктом его недовольства были его прежние друзья, к ним он предъявлял серьезные претензии. Во-первых, по линии творчества, в котором он усматривал признаки легковесности, недостаточной глубины в осмыслении происходящего и явного приспособленчества к обывательским вкусам толпы. Всего этого Юлиус не мог простить своим собратьям по перу и со многими был в натянутых отношениях, осуждая их шумный успех и дешевую популярность. К тому же, по его мнению, литературное сообщество утратило былой дух коллективности, прекрасный в прошлом союз «шестидесятников» распался на отдельные индивидуальности, которые замкнулись в узком семейном кругу, если таковой у них имеется, и теперь сидят, не вылезая, по своим дачам.
– С кем ты дружишь в Переделкине? – спрашиваем мы Эдлиса.
– В Переделкине сейчас никто ни с кем не дружит. Я опоздал переселиться в Переделкино. Теперь это совсем другой поселок, ничем не напоминающий ту прежнюю литературную мекку, когда все тут собирались, читали свои новые произведения, устраивали совместные чаепития и возлияния... Сейчас все отгородились высокими заборами, из-за которых никто никого не видит... А я тут общаюсь только с Мишей Рощиным – мы с ним пьем пиво, у него или у меня.
Пока Юлиус был в состоянии водить машину, он приезжал к нам и все праздники отмечал вместе с нами на нашей даче в Ново-Дарьине. Ему нравилось у нас бывать, нравилась наша смешанная компания, состоявшая из давних друзей юности, частично из благоприобретенных приятелей, частично из дачных соседей.
Особенно любил он приезжать к нам под Новый год. Обязательно с ночевкой – вот тогда уж мы могли с ним вдоволь пообщаться – слегка поссориться, а после снова помириться. Он был невероятно вспыльчивый, болезненно самолюбивый, обидчивый, но быстро остывал. И принимался почти дословно пересказывать нам что-нибудь из прочитанного предыдущей ночью – кого-нибудь из российских философов, историков, публицистов. Память у него была блестящая – его публикации в прессе выдавали основательную базовую подготовку автора, не на пустом месте взявшегося рассуждать о нашем современном мироустройстве и прочих глобальных проблемах. Не часто встретишь в жизни столь образованных людей, каким был Юлиу Эдлис.