– Ах, как мило с вашей стороны, – радостно воскликнула Альдонса Лоренса, принимая жезл, – однако, будьте любезны, подайте мне еще вон те салфетки, а то вы мне забрызгали вином платье.
– Какие проблемы, мэм, – ухмыльнулся я.
В моей голове продолжали петь соловьи, стучали тимпаны и наяривала под гармошку свирель.
Салфетки стояли в вазочке на полке у меня за спиной. Они чем-то напоминали трехпарусник, я потянулся за ним. Что и говорить, я был изрядно пьян, центр тяжести вихлялся во мне туда-сюда, уподобившись своему приятелю шалтай-болтаю.
Но упал я не поэтому.
Три салфетки-паруса перед глазами превращались в знакомый корабль, в ушах закипало море с шумом волн, скрипом снастей и криком чаек.
Корабль, развернувшись носом, шел на меня, как на таран или на абордаж. Он увеличивался в объеме и был уже далеко не игрушечным. Можно было разглядеть, что твориться у него на борту. А там по надраенной палубе был рассыпан крупноголовчатый чеснок, по которому на задних лапках бегали мыши.
Альдонса Лоренса взвизгнула мне в самое ухо.
Я покачнулся на табурете.
Всё дальнейшее происходило с потрясающей медленностью. Я мог наблюдать, как время сначала рассыпается на кашты. И в каждой каште я, выбирая направление, все равно оказываюсь перед кораблем.
Корабль медленно врезался в мой лоб, даже, уместней сказать, въезжал в него с императорским триумфом, а мыши с корабля прыгали мне на голову, исходя мерзким писком, который на диво звучал довольно внятно.
– Аллиум сативум! Помогите! Аллиум сативум! Спасите! – кричали мыши, притом явно дразня меня, так как они и я знали, что allium cativum в переводе с латыни означает «чеснок». Несомненное издевательство.
Не успел я отреагировать на их выходки, как самая крупная мышь с гусарскими усами и в адмиральском кителе, рубанув воздух кривой пиратской саблей, заглянула мне в самые зрачки и мрачно заявила:
– Бамбарбия кергуду! Шутка!
И, показав синий язык, прыгнула на меня.
– Ой-ой-ей-ей! Ой-ей-ей! – причитал я, врезаясь лбом в корабль, получая двойную порцию искр.
И всё равно, кажется, я не терял сознания. Только темное полотно на миг закрыло мир.
– Ой-ой-ой-ой, ой-ей-ей-ей! – вторично запричитал я, чувствуя резкую боль в голове.
И открыл глаза.
Лучше бы я этого не делал.
Вместо уютной кухни и милой Альдонсы Лоренсы, моему еще затуманенному взору явилась унылая атмосфера покинутого дома, где сутки назад я вместе с Ангелом и Ганео сидел за нашей последней, невеселой пирушкой.
И вот я лежу, где мусорно и хладно, и дела до меня нет никому. А в памяти лицо Альдонсы, её дыханья нежность и голоса обман.