Собственных сил справиться с горем не было, и море Бахуса приняло меня.
Не знаю, сколько дней я плескался, но утонуть мне не давали, держали на плаву. Думаю, и к этому был причастен тиреус, который я сначала хотел немедленно уничтожить, как виновного в смерти Домины. А потом оставил, решив, что он виновен не более моего, да и не уничтожить его.
Сила, исходившая от жезла, не позволяла коснуться дна. Почему? Не знаю. Ведь дух и разум изменили мне, и где бы меня ни носило море, везде я был основательно пьян и невменяем. Море Бахуса увлекало всё дальше, как никогда испытывая пылью одиночества, тяжестью атмосферного давления и скукой однообразия. Не было ни кораблей, ни островов. Ненужной щепкой я скользил по зыбкому пространству.
Наступившая как-то между прочим осень еще пуще принялась сосать последние соки измочаленного сердца. Ранние сумерки и полная луна выворачивали душу наизнанку с треском, как гнилую иссохшую тряпку. Море тоскливо накатывало волну за волной без желания утопить или выбросить на берег.
Неуспокоенность во мне всегда находила отклик во всевозможных демонических проявлениях мира. Каждая гадость липла ко мне, как брату. Каждый мертвец вешал на меня свои кости. Терзание оглашенных мыслей чесоткой разъедало сознание, и я не находил себе места ни на земле, ни в море.
Глубочайшей бездной, каждый раз, когда я видел дно бутылки, открывался перед моим опьяненным взором мир темных сил. Зрелище из тех, что обращают сумбурных юношей в седых стариков с пронзительным, чуть охеревшим, взором, а конченых циников и распутников в добросовестных монахов, до хрипотцы поющих псалмы. И только для такого идиота, как я, это зрелище казалось забавным и познавательным.
Но что бы ни творилось со мной, какие бесы не одолевали, у любой бездны я не забывал о своей счастливой звезде. Она любила маячить мне. Иногда это был холодный блеск поддельного стекла, иногда нежный ласковый луч, как взгляд матери. Бывало заботливый свет плотно скрывал туман мнимых бед и неудач, но я знал, если не звезда упадет с неба в ладони, я сам поднимусь к ней наверх.
После смерти Домины я долго и однообразно хлюпался на прохладных окраинах моря Бахуса, пока не попал в теплое течение вроде Куросио или Гольфстрима. Если отдаться такому течению безраздельно, с замиранием сердца от восторга и ужаса, то никто в честной игре не поставит на кон вашу душу, цена ей будет ломаный грош.
Стремительно несло меня течением большой реки внутри моря. От ежедневного пьянства мозг истощался и усыхал. Настроение менялось по десять раз на день, то я впадал ясное легкое состояние прелести, чувствуя себя святым, то в истеричном капризе катился вниз, увлеченный гремящей лавиной бутылок, погребая себя под ней. Не желая, застревать на мысли, что происходит и куда несет, я предпочитал mulieres oro ebriantor, а это значило: пить, пить и всегда пить.