«Ничего плохого в этом нет, – говорил себе я, – ничего плохого в этом нет. И хорошего ничего нет. И плохого ничего нет».
Никаких дверных запоров на корабле не существовало, я без усилий попал в знакомую каюту. Уют и порядок царили здесь, причем даже в наборе предметов обихода и их расположении можно было угадать добрый и веселый нрав хозяина.
Тиреус хранился в верхнем ящике письменного стола рядом с манускриптом непонятного содержания. Я выдвинул ящик. Жезл лежал на месте. Как только взгляд ощутил его притягательную форму и силу, мысли засуетились, как торговки на базаре, они зашептали, что вещь принадлежит мне и я могу забрать её с чистой совестью.
Колеблясь, я взял жезл. Как только он оказался в моих руках, все сомнения покинули. Незаметно я отнес тиреус к себе и спрятал. Поразмыслив, я решил более не выходить на палубу, а провести время на кровати, в недрах которой я и укрыл кочующий жезл.
Подогретое вино и легкая порция бенга настроили чувства на снятие плотности мира, на его бестелесность. Я лежал на спине и глупо улыбался неизвестно чему. Необъяснимые словами образы рождались в сознании и тут же, оживая красочными картинками, разрастались в бесконечные миры, наматываясь на глазные зрачки, развлекая не хуже нового домашнего кинотеатра.
Ночью в мой сон попала Домина. Она в одиночестве гуляла по цветущему саду погруженная в созерцание. В руках она держала ветку акации. Она проходила мимо. Я торопливо заговорил с Доминой, спросил где она и что с ней. Видимо моё присутствие было невозможно, и слова остались без внимания. Домина прошла немного вперед, как вдруг её детская задумчивость сменилась налетевшим облаком переживания.
«Ты здесь?» – чуть слышно спросила она.
Я попробовал коснуться её плеча. Словно леденящий ветер задел Домину своим дуновением, она тревожно обернулась.
«Я знаю, ты здесь, – тихо проговорила Домина. – Зачем ты здесь?»
Вряд ли я как-то мог ответить ей. Чувствуя, что моё незримое появление доставило Домине страдание, я и сам был готов расплакаться. Свидание оказалось печальным, как из дамского романа. Встреча в чудесном саду на дальней аллее двух влюбленных, одного из которых не видно. Душещипательно, merde.
Домина стояла наделенная красотой своего мира, похожая на невесомое облако. Вторая Ида Лаура Пфейфер, женщина-путешественник, из неё не получилась. Она могла бы стать отличным художником или чьей-то музой, практикующим учителем латыни, греческого или французского, преподавать сольфеджио или на крайний случай лучшим ветеринаром года. А теперь она служила каким-то другим целям. Эх, если бы знать, каким?