– Трезвость здесь граничит с безрассудством, твердил я свое.
Я принялся упрекать капитана Беллфиосса в предательстве и неверности каким-то там идеалам. В темноте я не заметил, как он шагнул назад и исчез. Обнаружив его исчезновение, я разом одумался и принялся звать Беллфиосса, кричать извинения. Но через мгновения уже и позабыл кого и зачем зову.
Конец лета и ранняя осень обошлись со мной довольно приветливо. Я освоился в городе, снял неплохой уголок с видом на заброшенный парк, на заплеванный желтыми листьями, мутно поблескивающий пруд. С Фьюсхен мы расстались, её хрупкое здоровьё с трудом переносило постоянное общение со мной. Она стала заговариваться, плести небылицы о неземном разуме, о конце света и агонии вечной любви.
Алкоголь не лучшим образом действует на психику молодых женщин, они спиваются быстрее, чем скорый поезд идет под откос. Фьюсхен стало казаться, что у неё появились способности предсказывать будущее. Во мне она видела магистра Меробибуса (Пьющий не смешанное с водой вино, горький пьяница) и требовала раскрыть тайну магических заклинаний, призывающих вино в любых количествах. Жизнь с Фьюсхен превратилась в бродячий цирк, слетевший с катушек. Рядом с ней я чувствовал себя в кабине с камикадзе. Я сделал всё, чтобы остаться одному.
Весело проводить время было моим основным занятием и единственным. Искать ничего не приходилось, всё само вкусно прыгало в руки и на плечи. В чем заключалось веселье? Точно не скажу, но веселье это было какое-то неприличное и гипнотическое, заполняя всё вокруг, оно не попадало внутрь. Как если засмеяться без причины, и стараться продержитесь как можно дольше, не понимая зачем. Такое нездоровое веселье близко умалишенным и колдунам почти доконало меня. Я держался молодцом, бодро и с грустью поглядывая на слетавших с вертушки развлечений, знакомых и незнакомых пассажиров.
Неприятности заключались в том, что, когда последний желтый лист лег на холодную землю, к моему веселью примешивался страх. Животный и беспричинный. Он беспардонно останавливал меня на остывших улицах, загоняя в винные погреба. Приходил в гости без приглашения и стука когда ему вздумается. Он умело свежевал мою душу, разделывая её, как мясник. Моё «non curarsi di niente», «не заботиться не о чем», позволяло страху потешался надо мной.
Я сопротивлялся. Но за свои попытки из озорного bell poltrone (милого лентяя) я был превращен в подыхающего дракона изрыгающего огонь, дым и лаву. Дракон чувствовал себя, как банда подростков, обожравшаяся наркотиков. Дракон целыми днями ныл так, что плавились окна соседских домов.