К смеху сказать, так оно и вышло. А на следующее утро я опять проснулся на том же корабле. Всё завертелось в такой путанице, я просыпался то тут, то там, с трудом понимая, что происходит и где. Чаще я находился на корабле, и бывало казаться, я здесь навсегда.
Когда после первого перемещения рассказал об этом капитану о произошедшем, он удивился и сказал:
– Ну вот, я же говорил.
– Что говорили?
– Вам важнее не куда вы попали, а откуда исчезаете.
– Совсем не так.
– Здесь все такие.
Мои фокусы были не исключением. Все в команде, как один, мельтешили туда-сюда, некоторые исчезали навсегда. Чаще последние мамзеры (ублюдки), но были и симпатяги.
Наш капитан имел хмурый вид дежурного врача на ночном обходе. И хотя на серебряной бляшке его ремня было выгравировано OMNI-NUMIS (носящий все имена), он не вызывал того восхищения и приязни, как капитан Беллфиосса. Впрочем, творившееся за бортом разительно отличалось от того, что доводилось видеть раньше. Море походило на недоваренный сливовый кисель, что компенсировалось отсутствием штормов и бурь. И никаких новых земель и островов вокруг, только крепкий кисель вокруг. Благо небо и солнце остались те же.
При скудных запасах вина, немудрено, что единственным развлечением были перемещения.
– Вы не увлекайтесь беготней туда-сюда, – отчитывал капитан вернувшихся по утру, – давайте определяйтесь! От вас чертей в глазах рябит.
– Постараемся, гер капитан, – в разнобой бубнили мы.
– Да уж, вы постараетесь, охламоны, – ворчал капитан.
Я из-за всех сил старался чаще появляться на корабле, но вряд ли это было в моих силах. Тут рулил тиреус. Города я почти не видел, если находился вне корабля. На корабле я каждый раз старался продолжить разговор с капитаном на тему нашего плавания. Моя общительность и изобретательность не знали пределов. Я задавал наводящие вопросы под разным предлогом и на разные абстрактные темы. Я интересовался, знаком ли капитан с творчеством Фармиона, как относится к публикациям Александра Далримпля о засекреченных испанских экспедициях, предпочитает ли он крепкое вино сухому, измеряется ли наш путь в таузах или парсангах, чем ему удобней пользоваться настенными часами, ручными, песочными, солнечными или клепсидрами, знает ли он, что означают церковнославянские слова «семо и овамо».
Как я не лез с назойливыми вопросами, ничего толком и не добился. Капитан смотрел на нас, как на банду провинившихся привидений. Он не пил с нами вино, не развлекался и всё свободное время ходил в нехорошей задумчивости, игнорируя наше общество, время от времени одаривая кого-нибудь колким замечанием. После чего этот кто-то ходил, как оплеванный.