Чем больше плавание на безымянном корабле походило на неудавшуюся шутку, тем настойчивей росло желание узнать, чем закончится плавание, и к какому берегу он пристанет. К сожалению или счастью, я этого не узнал. Однажды мои попрыгушки с корабля прекратились. Перемещаясь как-то в подпитии из дома на море, я промахнулся, и оказался в ином месте.
Desides domi sedemus
(сидим дома в праздности)
Ангел по обыкновению заходил вечером в четверг или пятницу или субботу утром. Другие дни недели он игнорировал, кроме понедельника, когда от него приходили поздравительные телеграммы или заказные письма с коллажами из вырезок глянцевых журналов.
В четверг он бывал чем-то озабочен, выпивал чаю с лимоном, манерно надкусывая желтую дольку, затягивался пару раз дорогой сигаретой, отпуская дым вензельным колечком, и торопливо уходил. А я смахивал белое перышко со стула и вздыхал. Оставалось ждать следующей недели.
В пятницу Ангел заявлялся навеселе в расстегнутом пальто, развязанном шарфе, с одной перчаткой в кармане и некрепко сжатой в зубах тлеющей сигарой. Приносил вино, сыр, трубочный табак, бэнг и уличный холод и, не обращая внимания на мою меланхолии, пил как гусарский бригадир.
Каждое воскресное утро он появлялся весь в белом у изголовья кровати и пел веселые песни о влюбленных женщинах, благоухая персиками или свежими огурцами. Пел до легкой хрипотцы и потом исчезал, оставляя пятилитровое пластиковое ведерко до краев наполненное теплым кагором.
Как-то вечером в пятницу пришел Ангел, я сжигал в коридоре в жестяном тазу ворохи исписанной бумаги. Сидел в облаках дыма и пепла, как начинающий колдун. С тех пор, как я попал сюда (плохо понимая где я) и увидел за окном недружелюбные равнины снега, скелеты деревьев и жесткую метлу ледяного ветра, мне стало совершенно наплевать, что происходит в мире и со мной.
Я перечитывал рассуждения Томаса де Квинси от том, как печально принимать сан мертвеца под летним небом, и как совсем недурно сделать то же самое под зимним. Ангел понимал, что происходило в моей душе и обращался со мной, как с пятилетним ребенком. Говорил о книгах, о поп-музыке, о кумирах кино и эстрады, приносил настольные игры, вспоминал словесные забавы и даже рисовал на стенах теплые страны и портреты боливийских революционеров. Угощал восточными сладостями, халвой и финиками, и каждые три-четыре дня учил, как правильно готовить глинтвейн.
Впрочем, заботливое участие мало трогало. Ангела смешило буквально всё, словно школьника объевшегося смешинок Момуса (бог смеха). Я же наоборот оставался непоколебимо равнодушен к любым проявлениям жизни, словно старая уставшая бамбера (порноактирса).