— Плевать, — хмуро отозвалась она, глядя на закрытые ворота и, как будто действительно оценивая шанс на побег.
— Ну, разумеется, тебе плевать, — Стенин взял с тумбы самовар, водрузил его на стол. В воздухе витал приятный дымный запах. — Тебе на всё плевать, верно?
Она уселась за стол, нахохлилась, скрестив руки на груди. Стенин налил в две объёмные кружки чай, в одну добавил сироп и поставил перед Пелагеей.
— Пей, — он пододвинул к ней пиалы с мёдом и вареньем. — Уверен, чай из самовара, да ещё зимой на свежем воздухе ты ещё не пила. По крайней мере, тебе потом будет, что вспомнить.
— Вспомнить? То, как ты держишь меня здесь, как в тюрьме? — она коснулась пальцами кружки.
— И это тоже. И, надеюсь, будешь вспоминать с благодарностью.
— Не дождёшься.
Стенин занял место за столом, подул в свою кружку, сделал глоток. Прислушался к ощущениям и пришёл к выводу: чай из самовара в сотни раз лучше, чем из чайника! И почему, спрашивается, все эти годы самовар пылился в кладовке? Хоть бери, да спасибо Пелагее говори, ведь, как ни крути, а именно из-за неё было затеяно это чаепитие.
Пелагея, держа кружку двумя руками, поднесла её к губам, глотнула напиток, и Стенин заметил в чертах лица девчонки нечто похожее на удовольствие. Сделав ещё несколько глотков, она произнесла:
— Я тут всё думала, почему ты решил мне помочь...
Он хмыкнул.
— Это прогресс. Значит, ты поняла, что я привёз тебя сюда из хороших побуждений.
Она посмотрела ему в глаза.
— Помогая мне, ты хочешь свои грешки искупить, Стенин! — её губы сложились в язвительную улыбку. — Я даже не сомневаюсь, дерьма всякого ты в своей жизни наворотил дохера и больше. Думаю, у тебя руки в крови не только моего отца. А этот дом? Будешь говорить, что купил его на свою зарплату? Небось, взятки вовсю брал. Хапал только в путь! И совесть тебя не мучила. А теперь постарел, о жизни вечной задумался.
Нахмурившись, Стенин долил в кружку кипятка. Да уж, подпортила Пелагея ему настроение своими словами, и она, к тому же, оказалась проницательней, чем Раиса.
Пелагея взяла пиалу и принялась поедать варенье, причём делала это неаккуратно — перепачкала подбородок. Прервалась, спросила ехидно:
— Что скажешь, Стенин? Я ведь права?
— Отчасти, — не стал он скрывать. — Нравится варенье?
— Не-а.
— А чай?
— Худшей гадости в жизни не пила. А скажи, Стенин, почему ты выбрал меня? Всяких бухариков — пруд пруди, но ты притащил сюда именно меня. Неужели совесть пробудилась из-за того, что ты моего отца застрелил?
— Ошибаешься, Пепа, — он ответил в тон ей, то есть, язвительно. — Я о многом сожалею, но только не о том, что грохнул Отсекателя. Тут совесть меня совершенной не мучает. Если бы представился шанс убить его снова, я сделал бы это, не задумываясь, — он с демонстративным удовольствием глотнул чая и съел ложку мёда. — Твой папаша был редкостный урод. Или ты со мной не согласна?