— Злиться, — ответил он не раздумывая. — На отца злиться. Ненавидь его так, чтобы он через эту ненависть пробиться не смог, и не сумел снова захватить твой разум. Быть может, тогда он уйдёт туда, откуда явился.
Пелагея фыркнула.
— У тебя всегда есть план, верно? Ты всегда знаешь, что делать. Вот только... не думаю, что моя ненависть его остановит. Да и устала я ненавидеть. Все чувства во мне словно погасли и теперь... пустота какая-то.
— Ты сдалась, даже не попытавшись бороться. Значит, он уже победил, — Стенин не хотел этими словами ни задеть её, ни вызвать у неё хоть какие-то эмоции. Просто констатировал факт.
Она поднялась.
— Боже, как же напиться хочется. Душу продала бы за бутылку самогонки. Пойду чайник поставлю. Ты можешь выйти, пока его нет.
— Я здесь останусь.
— Как знаешь. Есть не хочешь?
— Нет.
— Я всё равно тебе чаю и бутерброды сделаю. Оставлю под дверью. Захочешь, возьмёшь.
Она ушла, а Стенин повернулся на другой бок и закрыл глаза. Он никогда не испытывал одиночества, но сейчас это чувство накатило, придавило всей своей тяжестью. Ему хотелось оказаться среди большого количества людей — хотя бы на минуту. А там, будь что будет, а потом — хоть в самые глубины ада.
Минут через десять Пелагея, как и обещала, принесла и поставила под дверью поднос с чаем и бутербродами. Спросила:
— Ты спишь, Стенин?
Он не ответил, и она ушла. Несмотря на чувство одиночества, Пелагея была единственным человеком, которого ему не хотелось ни видеть, ни слышать, потому что она сдалась, потому что не пыталась бороться. Он был в ней разочарован. Впрочем, и в себе тоже. Из-за бессилия, из-за того, что почти отчаялся.
В печальных раздумьях он пролежал до утра. Когда рассвело, сходил в туалет, отметив, что силы в ногах прибавилось. Попил воды и всё же решил взять чай и бутерброды, оставленные Пелагеей. Подкрепившись, почувствовал себя лучше, по крайней мере, уныние начало отпускать. Голова правда побаливала и раны саднили, но было вполне терпимо.
После завтрака, поборов искушение снова улечься в кровать и вспомнив фразу, что движение — это жизнь, он принялся расхаживать по комнате. Уже через пару минут устал, но продолжил ходить, внушая себе, что каждый шаг делает его крепче, что недуг отступает. В конце концов настал момент, когда ему в голову пришла бунтарская мысль: «К чёрту Пелагею с её нежеланием бороться! Главное, я ещё не сломлен, а если и сдохну, то сдохну не как унылое чмо!» И впервые за долгое время улыбнулся. Правда недобрая это была улыбка, воинственная, с такой берсеркеры бросались в бой. Как же ему хотелось, чтобы Отсекатель предстал перед ним собственной персоной. Придушил бы, кадык бы вырвал — да хоть зубами! На такое он точно нашёл бы силы...