Как уже отмечалось выше, литературоведы, продолжая свою работу за границей, иногда вынуждены были менять направление исследований, Так, К. Мочульский переключился с романских литератур на русскую. Несмотря на то, что доступ в зарубежные научные учреждения был для них ограничен, они внесли свой вклад в распространение за рубежом знаний о русской литературе и культуре, подкрепляя тем самым смысл существования Русского Зарубежья как единого целого. Подобную роль сыграли, например, Т. фон Браун и Ф. Степун в Германии, К. Мочульский во Франции, Д. Чижевский в Чехословакии (а позднее — в Германии). В Англии сходное значение имела деятельность Д. П. Святополка-Мирского, а после его возвращения в Россию, где ему было суждено погибнуть в лагерях, — Глеба Струве. Во всех этих случаях развитие дореволюционного литературоведения было продолжено без существенных новаций, единственное исключение составляло появление формального метода в критике, начала которого, впрочем, были заложены еще в период Серебряного века. Благодаря усилиям этих ученых изучение русской литературы как научной дисциплины не только достигло расцвета в Русском Зарубежье, но и вышло за его пределы, знакомя Запад с ранее неизвестными или не замечавшимися достижениями русской литературы и подготавливая быстрое развитие этого направления в западной науке после 1945 г.
В других гуманитарных дисциплинах — древней истории, палеографии, византинистике — русские ученые-эмигранты добивались признания лишь тогда, когда удавалось заручиться поддержкой соответствующих научных учреждений или спонсоров. М. Ростовцев, например, специализировался в области экономической и социальной истории древнего мира; заняв должность профессора в Йельском университете, он получил возможность расширить поле своей научной деятельности, осуществив раскопки поселения римской эпохи в Дура-Еуропус на Ближнем Востоке. Не порывая с Русским Зарубежьем, он много писал для эмигрантских журналов, например для «Современных записок», где публиковал отчеты о результатах своих археологических разысканий и исследования по древней истории (экономике Египта при Птолемеях), проводя при этом аналогии с современностью. Историк-византинист А. Васильев, прочно обосновавшись в Висконсинском университете, исчез из поля зрения Русского Зарубежья, его более молодой коллега Г. Острогорский, обучавшийся в Семинаре Кондакова и в Германии, может считаться представителем науки Русского Зарубежья, поскольку его ранние работы были опубликованы на страницах эмигрантских изданий. С. Довгелло, жена писателя А. Ремизова, была авторитетным палеографом-медиевистом. Под ее руководством в Ecole pratique des hautes études изучали палеографию многие французские исследователи. Следует подчеркнуть, что во всех этих случаях ученые-эмигранты внесли вклад в развитие своих научных направлений, продолжая именно те тенденции — методологические, фактологические, концептуальные, — которые сложились в дореволюционной России. Таким образом, эти тенденции стали интегральной частью мировой науки.