Подобная реакция вполне объяснима. Человеческая память отбирает в прошлом только приятные и нужные воспоминания, то же происходит и с памятью групповой, в особенности если это группа образованных людей, которые могут выразить свое восприятие прошлого в литературной форме. Наиболее яркий и наглядный пример тому — Великая польская эмиграция после 1831 г. Она дала не только двух величайших национальных поэтов А. Мицкевича и Ю. Словацкого, но и наиболее крупного историка И. Лелевеля. Из отдельных периодов и событий — славы прошедших времен и недавних страданий — они создали свой образ польской истории, исполненный особого значения и высвечивающий их собственную роль в подготовке грядущего национального возрождения.
Подобно им эмигранты 30-х гг. из Германии не удовольствовались лишь поиском в предшествующей истории Германии корней того зла, которое взяло верх на их родине. Они понимали, что некоторые аспекты истории предполагали альтернативный вариант развития событий и содержали намек, пусть весьма неясный, на возможность в будущем перемен к лучшему. Отказываясь от детерминистского прочтения губительного наследия Лютера и Пруссии времен Фридриха, эмигрантская интеллигенция обратилась к литературным и философским достижениям гетевского Веймара, к вкладу Германии в науку, к традициям личной свободы и местной автономии, существовавшим в Священной Римской империи>1.
Как русские историки, оказавшиеся в эмиграции, откликнулись на необходимость дать исполненное нового смысла прочтение русской истории? >2 Сначала рассмотрим организационные основы их деятельности в изгнании, что поможет нам найти ответ на поставленный вопрос.
В 1922 г., после того как по приказу Ленина за границу было выслано более 100 представителей интеллигенции, в эмиграции, по некоторым оценкам, находилось около 500 ученых>3. Как и вся «великая эмиграция» из России, эти ученые были рассеяны по всей Европе и Дальнему Востоку, центрами научной деятельности были Берлин, Прага, Харбин, Белград, в меньшей степени — Рига, Варшава и София. Большинство ученых до революции работали в провинциальных университетах на Украине и в Сибири, некоторые - в Москве и Санкт-Петербурге. Разумеется, уехали не все, кто хотел, что подтверждает недавно обнаруженный дневник московского историка Ю. Готье>4.
Оказавшись в эмиграции, ученые стали немедленно предпринимать шаги к тому, чтобы обеспечить свое существование и продолжить профессиональную деятельность. Думский период и опыт гражданской войны научили многих интеллигентов тому, как объединять свои усилия для достижения общих целей. Как уже отмечалось в предыдущих главах, в Париже политически активные ученые и представители интеллигенции начали еще в 1917 — 1918 гг. создавать так называемые академические группы. При поддержке и скромном материальном содействии английских научных кругов и отделения ИМКА в Берлине некоторые академические группы превратились в крупные европейские центры русской эмиграции