Не удивительно, что эмигранты задавали себе вопрос: как могло случиться, что Россия оказалась охваченной революцией и гражданской войной? Как Россия отклонилась от «нормального» пути, русского ли, европейского или вообще универсального? Эти вопросы рассматривались в обзорных или полемических статьях, но не в научных трудах. Подобные статьи, поднимавшие «проклятые вопросы» об отношениях России и Запада, России и Европы, о специфических чертах русского национального характера и опыта, постоянно появлялись на страницах эмигрантской периодики. Однако их уровень был весьма далек от научного анализа причин и следствий. Тем, кто лишь недавно был непосредственным участником этих исторических событий, подобный анализ казался невыразительным и бесчеловечным.
Исторические романы (или мемуары), в которых делались попытки такого анализа, воспринимались с большим интересом, чем научные труды. Этим в значительной степени, по-моему, объясняется популярность многочисленных романов и исторических заметок Марка Алданова. Действительно, Алданов, если можно так выразиться, сделал русский опыт «относительным», описывая предысторию и историю французской революции, проводя в общеевропейском контексте параллели между ней и русской революцией. С другой стороны, он описывал и объяснял те или иные события как результат стечения обстоятельств и непредсказуемых последствий действий отдельных людей. Люди преследовали одну цель, но чаще всего все происходило совершенно иначе, не так, как они ожидали. Следовательно, нет законов истории, нет предопределенности — все решают случай и обстоятельства. История — это лишь сцена, на которой действуют люди, не больше и не меньше. Скептицизм и беспристрастность Алданова, равно как и его писательское мастерство, были своего рода бальзамом на раны читателей-эмигрантов. Он давал именно то историческое чтение, которое было им необходимо, и, сам того не желая, лишал их интереса к научной или «объективной» истории.
Иностранцев, среди которых жили русские эмигранты, не слишком занимало прошлое той страны, откуда прибыли их гости. Большинство из них проявляло интерес лишь к последним событиям — отчасти для того, чтобы понять, как могло произойти трагическое падение России, отчасти — чтобы вписать советский режим и его политику в некие рамки. В целом же к России испытывали не слишком дружественные чувства, считая, что Россия предала союзников в 1917 — 1918 гг. и способствовала росту нестабильности в послевоенном мире. Поскольку о России и о ее прошлом знали очень мало, иностранцы направили свой гнев на непостижимую «славянскую душу» и на русское «варварство». С другой стороны, так называемая прогрессивная мировая общественность — пацифисты, социалисты и их попутчики, убежденные коммунисты — рассматривала большевистскую революцию как прогрессивное и необходимое событие и не желала знать о позорном прошлом царской России от тех, кого история обрекла на изгнание. Учитывая все возрастающие просоветские настроения европейской интеллигенции в 30-е гг., можно понять, что исследователь истории России, особенно эмигрант, не мог рассчитывать на обширную зарубежную аудиторию.