Разумеется, некоторые научные круги и организации (прежде всего в Германии) проявляли интерес к России, но руководствовались исключительно утилитарными соображениями — политическими, военными или экономическими — и испытывали потребность лишь в конкретной информации о сегодняшней России. Они вовсе не нуждались в изучении прошлого этой страны.
Эмигранты со своей стороны стремились сосредоточить свое внимание на тех аспектах прошлого России, которые могли бы послужить утешением в их нелегкой жизни и предложить какие-то перспективы, дающие основание надеяться на лучшее будущее. Эта двойная причина обусловила, с одной стороны, почти благоговейное отношение к русской литературе, символом которой был Пушкин, и, с другой стороны, возрождение интереса к своей религиозной истории. Как мы убедились, в изучение именно этой области эмигрантской историографии удалось внести наиболее заметный новаторский вклад, поскольку эта проблематика не могла разрабатываться в Советской России. Плодотворные изыскания Флоровского и Федотова, изучавших русскую религиозную традицию, сохраняют свое значение как для западной, так и для русской (включая советскую) науку.
Что можно сказать об отношении русской интеллигенции к прошлому своей страны на примере опыта ее жизни в эмиграции? Мне представляется, эмигрантская историография доказывает, что русская интеллигенция видела в истории лишь некую «инструментальную» ценность, рассматривая ее как средство для продолжения критики и борьбы с автократией, которая в 20—30-е гг. автоматически отождествлялась с большевистским режимом. Прошлое как таковое, как нечто само по себе ценное не привлекало к себе значительного внимания. Правда, эмигранты испытывали ностальгию по недавнему прошлому, свидетельством чего является популярность мемуаров и исторической беллетристики. В литературе, однако, они искали утешение и вдохновляющие примеры. И, подобно тому, как это было с дореволюционной интеллигенцией, источником моральной и духовной поддержки, откуда они черпали пищу для ума, была для них русская литература XIX в. начиная с Золотого века пушкинской поры и кончая великими произведениями Толстого и Достоевского.
Серебряный век, правда, внес одно новшество: живой интерес к духовности, философии и религии. Вместе с тем он лишь укрепил тот барьер, который существовал между теми образованными специалистами, которые отстранялись от политики и воспринимали новые направления, и теми, кто активно интересовался политикой, кто придерживался позитивистских, материалистических и инструменталистских идеологических течений XIX в. Этот барьер продолжал существовать и в эмиграции, что хорошо видно на примере дискуссий об относительном характере эстетических и общественно-политических ценностей, а также в появлении новых вкусов и норм у части тех, кто сформировался в Русском Зарубежье.