Для этих людей процесс эмиграции растягивался на несколько лет, семьи насильственно не разлучались, эмигрантам разрешали взять с собой часть имущества и ценностей. Это позволяло многим из них начинать новую жизнь, не попадая в полную зависимость от зарубежной помощи. Немногим удавалось увезти с собой большую часть своей собственности. Так, беженец из Германии открыл в Ванве (Сена) на деньги, вывезенные через Швейцарию, магазин, а один известный историк искусства сумел вывезти морем в Соединенные Штаты большую часть своей коллекции и мебели. Разумеется, огромную роль играло то обстоятельство, что в Европе все еще сохранялся мир — ситуация радикальным образом изменилась после 1939 — 1940 гг. До тех пор, однако, изгнанники могли опираться на разветвленную сеть еврейских филантропических организаций, прежде всего в Соединенных Штатах, которые немедленно оказывали помощь в переезде за океан или в другие страны, выразившие желание принять беженцев.
Поскольку мы говорим о группе, которая состояла в большинстве своем из людей еврейского происхождения, среди которых не все придерживались религиозных и культурных традиций этого народа, следует отметить, что дикий антисемитизм нацистов носил совершенно иной характер, чем политика большевизма. Нацисты провозгласили, что евреи всегда были и остаются чуждым элементом в арийской среде, и большинство населения Германии разделяло эти взгляды. Тот факт, что евреи были не только изгнаны из страны, где они родились, но и исключены из состава нации, которую они привыкли считать своей, воспринимался особенно болезненно. Я не имею в виду в данном случае так называемых ост-юден (евреев из Польши), которые выехали в Германию (или в Австрию) в XX в., а только тех, кого считали (и кто считал себя сам) «немцами Моисеевой веры». Большая часть германских и австрийских евреев, хотя они и воспринимали себя как немцев или австрийцев, чувствовали себя отвергнутыми, потерянными и не испытывали никакого желания вернуться. Они вскоре перестали быть беженцами и в подавляющем большинстве сделались собственно иммигрантами в тех странах, которые согласны были их принять.
В силу преобладавших социально-политических условий, а также из-за постоянной угрозы возникновения войны большинство предпочитало устроиться подальше от нацистской Германии, за океаном. Очень многие эмигрировали в Соединенные Штаты,
Канаду и Южную Америку. Поскольку они чувствовали, что их связь с немецкой нацией прервалась, то сразу по приезде на новое место жительства эмигранты стремились быстрее включиться в жизнь данной страны и ее народа. Принявшие их страны, в свою очередь, были настроены более гостеприимно, нежели европейские государства — по отношению к русским беженцам. Кроме того, культурные различия не были слишком значительными, поскольку англоговорящий мир имел тесные связи и был близок в культурном отношении прежде всего к Германии. Ученые и специалисты легко находили работу в научных и других учреждениях Соединенных Штатов, Канады или Южной Америки; относительно легко было устроиться также врачам и инженерам. Я нисколько не хочу преуменьшать те сложности, временами весьма тяжелые испытания, которые многим, прежде всего людям старшего поколения, пришлось пережить в процессе обустройства на новом месте. Однако важно подчеркнуть, что интеграция в новое общество была возможной и представлялась необходимой как эмигрантам, так и гражданам принявшего их государства. Это в корне отличалось от того отношения, с которым сталкивалось Русское Зарубежье, и с тем положением, в котором оно находилось.