Как всегда бывает с людьми, оказавшимися в чуждом окружении, личные контакты и индивидуальные связи играли значительную роль как для сохранения самосознания эмигрантов, так и просто для их выживания. В тех странах, где русские не осели сплоченными в той или иной мере общинами и вели более обособленную жизнь, например в больших городах, личные контакты помогали найти работу, продать изготовленные товары, устроиться в учебные и медицинские заведения, уладить проблемы, возникавшие с местными властями. Случайно завязавшиеся знакомства между эмигрантами могли неожиданно помочь в минуту отчаяния или способствовать воссоединению семей. В ежедневных и еженедельных газетах эмиграции, имевших широкое хождение, публиковались колонки объявлений о поиске потерянных родственников или о желании установить контакты иного рода. Личное знакомство во время эвакуации или в первом месте проживания часто приводило к последующей дружбе и постоянному общению. Подобные контакты лежали в основе совместной хозяйственной деятельности, пусть не всегда вполне успешной, — аренде ферм, основании небольших торговых, ремесленных, швейных предприятий и т. п. >30 Клиентами этих предприятий, как правило, становились другие беженцы, что опять-таки иллюстрирует важность личных контактов и чувства единства. Подобное поведение, типичное для эмигрантов, зачастую усиливает их изоляцию, отнюдь не способствуя интеграции в новое общество.
Корни чувства изолированности от окружающей среды у русских, в отличие от других эмигрантов, скрывались в стойкой вере в возвращение, возобновление жизни на родине, освобожденной от советского режима>31. Сами европейские страны не облегчали или даже противились полной ассимиляции эмигрантов. Это только усиливало страх последних перед денационализацией. Даже дети эмигрантов сталкивались с трудностями при попытках интегрироваться в общество, предоставившее убежище их родителям. Несмотря на свободное владение языком и обучение в местных школах, они оставались чужаками. Подобная ситуация была особенно характерна для Франции, Германии и Маньчжурии, в меньшей степени, вероятно, для Югославии, Чехословакии и приграничных государств. Вторая мировая война внесла радикальные коррективы в это положение, особенно во Франции.
Воспоминания о том, что им пришлось пережить на родине и на пути в изгнание, усиливало чувство изолированности у жителей Русского Зарубежья. Даже если они хорошо говорили на местном языке, были знакомы с историей и культурой той страны, где они жили, они по-прежнему оставались чужаками: недавно приобретенные знания и навыки не стали еще частью их самих. Эту сторону изоляции трудно проследить, однако она создает невидимый, иногда даже не ощущаемый, но тем не менее постоянный и непреодолимый эмоциональный барьер, препятствующий вступлению в тесный и приносящий истинное удовлетворение контакт с чужим обществом. Конечно, экономическая ситуация и правовой статус придавали вполне ощутимые очертания тем различиям, которые отделяли изгнанников от всех остальных. С течением времени эти внешние условия не исчезали, как это случалось в странах, принимавших массовые потоки иммигрантов, — в США, Австралии или Канаде. Те эмигранты, которым посчастливилось обзавестись собственными семьями или которые были членами русских общин, не стремились к преодолению изоляции, поскольку в своем замкнутом мирке они находили эмоциональное равновесие и материальную поддержку.