Размышления о Дон Кихоте (Ортега-и-Гассет) - страница 22

(истина) изначально имело то же значение, которое впоследствии приобрело слово аросаlipsis – «откровение» или «разоблачение», «снятие покровов». Тот, кто желает сообщить нам истину, должен сделать так, чтобы мы пришли к ней сами.

Этот лес научил меня, что существует некий первый план реальностей, который предстоит мне грозно и недвусмысленно. Я имею в виду цвета, звуки, ощутимые чувства радости и страдания. По отношению к этому плану я занимаю позицию сугубо пассивную. Но за этими реальностями встают другие. Так за ближайшими отрогами гор открываются неприступные вершины, грозные своей высотой. Эти реальности – второго плана, и они имеют более глубокие корни, и, как бы что-то внушая нам, они нас влекут и заманивают; вместе с тем эти реальности не столь навязчивы и агрессивны, как первичные, которые, как уже было сказано, сами избирали нас своей целью. Напротив, чтобы открыться – они ставят перед нами условие: чтобы они получили существование, их нужно пожелать, иначе говоря, мы сами должны устремиться им навстречу. В известном смысле эти реальности зависят от нашей воли. Наука, искусство, право, правила этикета, религия – вот пласт вторичных реальностей, которые не вторгаются в нашу жизнь варварски или бестактно, как холод или голод. Нет, они существуют лишь для тех, кто их пожелает.

Когда верующий утверждает, что он видит Бога в цветущих кущах и в смутном облике ночи, – в этой фразе не больше иносказания, чем в таком простом сообщении, что он увидел, например, апельсин. Дело в том, что если бы существовало лишь пассивное видение, мир неизбежно обратился бы в хаотический набор разноцветных пятен. Но над пассивным видением господствует активное, которое, видя предметы, их истолковывает и, истолковывая, их видит. Понятие активности выражается уже не глаголом «видеть», а глаголом «смотреть». Платон нашёл для этого феномена божественное слово «идея». Отсюда ясно: третье измерение апельсина – только идея, а Бог – лишь последнее измерение кущи.

Франсиско Сурбаран. Натюрморт с лимоном, апельсином и розой. 1633

В подобном взгляде на вещи не больше мистики, чем, например, в утверждении, что мы увидели блёклый цвет. В самом деле, какой же цвет мы увидели, когда увидели блёклый цвет? Тот самый цвет, который мы видим сейчас, виден так, как если бы существовал иной, более яркий синий цвет. Такое видение наличного синего цвета в совместности с тем, что существовал в прошлом, видение одного цвета сквозь другой как раз и носит активный характер. Это не зеркальное отражение, а идея. Тот факт, что цвет утратил свою былую окраску и поблёк, составляет новое, виртуальное качество, которое возникает, когда мы добавляем к актуальности временное измерение в глубину. Без рассуждений и мгновенно мы видим цвет и всю его историю: и его былую славу, и его нынешнее убогое положение. Вот почему при виде блёклого цвета у нас возникает какое-то скорбное чувство.