На первый взгляд, Реставрация – синоним расцвета. Ещё бы! Сколько именитых государственных мужей, мыслителей, военачальников, сколько замечательных договоров, планов, сражений! Наши войска бьют мавров под Тетуаном[34] не хуже, чем во времена Гонсало де Кордовы[35]. В погоне за северным врагом наши корабли бороздят морскую гладь как при Филиппе II. Переда – тот же Уртадо де Мендоса, а в Эчегарае воскрес Кальдерон[36]. Но всё это – из области грёз: перед нами картина жизни, в которой реален только сон, сон о себе самих.
И вся наша Реставрация, друзья мои, – это раёшное представление призраков, а Кановас – искусный распорядитель этой фантасмагории»[37].
Так как же, скажите на милость, как это целая страна удовлетворилась подобными подделками? Как единицей количества стало ничтожество, а высшей из ценностей – ничтожная единица? Только в соизмерении с наидостойнейшим обретают истинное достоинство. И наоборот: умаляя высшие ценности, за их счёт превозносятся сами. Без высоты, без совершенства душа мелеет. Правильно, хоть и другими словами, говорит об этом старая поговорка: «Между слепыми и кривой – король». Так на ключевых местах сами собой оказываются люди и вещи, выползшие невесть откуда.
В период Реставрации мы потеряли вкус ко всякой подлинной силе, масштабу, полноте, глубине. У нас притупился орган трепета перед недюжинным, перед его редкостью. Воцарилась, сказал бы Ницше, эпоха извращения самих инстинктов оценки. К великому стали равнодушны. Чистота не потрясала. Блеска, яркости не замечали, как ультрафиолетовых лучей. Всё заурядное и серое угрожающе размножилось. Мухи раздулись до слонов, Нуньес де Арсе[38] вышел в поэты.
Окунитесь в литературные суждения эпохи, вчитайтесь в Менендеса Пелайо, в Валеру[39] – какая невероятная утрата перспективы! Ведь эти люди с наилучшими чувствами рукоплещут плоскому только оттого, что им неоткуда взять опыт глубины[40]. Говорю «опыт», поскольку не считаю незаурядность словесной похвалой: она открывается на опыте, это факт опыта, по природе – религиозного. Шлейермахер видит сущность религии в чувстве ясного и простого подчинения превосходящему[41]. Человек, заглянувший в себя, остро переживает зыбкость мира, в котором и над которым не царит высшее начало. Он ощущает, что полностью подчинён некоей силе, как бы её ни называть. Любой здравый ум, в книгах ли, в жизни ли, но рано или поздно сталкивается с чем-то абсолютно его превосходящим. Иначе говоря, с произведением либо с характером, для которого царство нашего разума слишком тесно. Отличительная черта высших ценностей – их запредельность