—Слушай, Вита, ты так и не рассказала мне подробно о том, чем ты занимаешься. Всё, что ты меня объясняла, было сказано вскользь, да и в ту ночь мы оба были слишком опьянены счастьем, чтобы всерьёз говорить о работе. Ты упоминала этих господ, еду, но, в сущности, я ничего не понял… Если ты готова сейчас говорить, то я выслушаю тебя, потому что меня на самом деле волнует это. Прошу прощения за то, что напомнил тебе об этом сейчас, в такую минуту, но с кем ещё ты могла бы это обсудить и искренне выразить свои переживания, а они у тебя, я более чем уверен, есть…
Так я подготовил почву для разговора. Как я и ожидал, лицо Виты несколько омрачилось, но она ответила:
—Да, ты прав. Рано или поздно мне нужно было бы тебя в это посвятить. Мы здесь совсем одни, и никто не может подслушать нашего разговора. Такие темы не стоило бы обсуждать даже на палубе, ведь мы и понятия не имеем, кто может оказаться за ближайшим углом… То, что ты упомянул, , но, видимо, ты не совсем внимательно меня слушал или я плохо объясняла… Впрочем, сейчас это уже неважно. Моя работа – быть слугой. Я податчик. Другими словами, я подаю им еду к столу. Кто-то скажет, что мне несказанно повезло, что многие хотели бы заниматься таким делом, ведь мне выпадает возможность взглянуть на жизнь там, наверху, а также на людей высшего, как принято считать, сорта. И всё бы ничего, но я чертовски ненавижу этих господ и свою работу, делающую меня рабом, вертящимся подле стола, с которого даже падающие объедки и кости не настолько низко падают, чтобы очутиться в моих руках. Сложно осознать и понять… Нет, я бы сказала даже, что невозможно осознать и понять, почему я недостойна того же, чего достойны они. Особенно сильно берёт меня зло, когда один из этих «высших людей» похотливо на меня заглядывается. Больше всего на свете в такие моменты мне хочется швырнуть одну из тарелок ему в лицо. Я долго думала, рассказывать тебе или нет, но всё же решила, что стоит это сделать. Иначе я предстаю в твоих глазах в слишком хорошем свете, которого я не заслуживаю. Больше всего я стыжусь того, что одному из таких мерзавцев всё же удалось обвести вокруг пальца и заполучить меня.
Я слушал её рассказ настолько внимательно, что совсем забыл о сигарете, тлевшей у меня в руке, и в тот миг, когда она это сказала, огонь, уже давно подбиравшийся, словно вор, к моим пальцам, наконец, обжег их. Я чуть было не выронил папиросу из рук. Машинально я встал с кровати и выкинул дотлевшую сигарету в окно. Когда же, придя в себя после странного сиюминутного тумана, внезапно затмившего мой рассудок, я обернулся и увидел уже залитую к тому моменту слезами Виту, я мигом подбежал к ней и сильно сжал в объятьях в попытке как-то её утешить.