Шли годы и рабочие менялись, многие уволились и переехали в столицу, но не он. Отец устроил Генри, чтобы тот шёл по семейным стопам, но надолго его не хватило. Сыну больно было смотреть на безумие отца, но он понимал, что тот всю свою жизнь находился на этой фабрике, он просто не знал, как существовать по-другому. Что ещё можно делать с семи утра до семи вечера? Ведь автобусы пустые, в магазинах не людно, да и общался он только с коллегами. Даже дома с женой он не мог находиться в это время, казалось, в эти часы они не могли уживаться, и она попросту мозолила ему глаза. Его муки закончились, когда в один день он как обычно обходил кругом фабрику, не торопясь шагал вдоль забора, но вдруг, сорвавшись, побежал к воротам, откуда вывозят древесину. Он увидел, что они открыты. Хотелось хоть одним глазком взглянуть на производственное помещение, где он проработал всю жизнь. По иронии судьбы, он споткнулся о бордюр и упал под колёса фуры, которая даже сперва не заметила, как переехала старика. Лишь в зеркале заднего вида алый след с рисунком от шин на холодном асфальте заставил обратить внимание на происшествие. Генри уволился сразу же после смерти отца, который «жил работой и умер от её же рук». Но надо отдать ему должное, он всё таки смог собрать большинство старых коллег. Правда, на своих же похоронах. После этого случая, начальство пересмотрело права для ветеранов фабрики. Ведь они не знали другой жизни, зачем лишать их возможности хоть иногда проведать родной цех.
Мы допили бутылку виски, поговорили на более весёлые темы. Он расшевелил меня, разузнал о моём хобби. Мы около часа беседовали о литературе, он сказал, что обязательно прочтёт мои книги. Он оказался очень открытым человеком и мы славно провели время. Рыбалка удалась, хоть и улов у нас был не большой, всего пару рыбёшек. Мы их тут же зажарили и съели. Но Генри был прав, эта рыбалка пойдёт мне на пользу, ведь я пообещал ему, что продолжу писать свои рассказы. Он чётко видел границы и не задавал лишних вопросов, а я и не хотел сейчас говорить об Элис или Эм. Вообще о чём-то, что связано с моими душераздирающими воспоминаниями.
На днях мне написали из издательства, спрашивали, работаю ли я над рассказом. Я признался, что не могу собрать мысли воедино, хоть и наброски уже имеются. После рыбалки с Генри я решил себя перебороть и не глушить боль алкоголем, просто терпеть и стараться с головой уйти в написание рассказа.
На душе паршиво. Я передвигал мебель каждый раз, как привыкал к этой расстановке. Писал во дворе, на крыше дома, и лёжа в постели. Где только она не побывала, именно её чаще всего и передвигал. Очень тяжело было заниматься творчеством в таком состоянии, когда ты пишешь, чтобы излечиться – выплёскивается наружу вся грязь. Так и вышел рассказ мрачноватый, но я всё равно его отправил в издательство.