— Так чего ты так завёлся при упоминании геноцида? — продолжила хозяйка табуна.
— Там, откуда я прибыл, когда один народ хотел колонизировать другой, у этого другого очень часто в первую очередь уничтожались носители нематериальной культуры.
— Это кто такие? — Асем уже видела ответ у него в голове, но уточнила для подруг.
— Поэты, сказители, священнослужители. Все грамотные зачастую. Я просто смотрю, куда направляются их удары — и во мне срабатывают воспоминания моей предыдущей жизни.
— Понятно… — дочь хана видела то, что он помнил и чувствовал, но не хотел говорить вслух. — А что в имени этого Хосрова тебе показалось знакомым?
— Да, тоже хотела спросить! Ты так странно удивился, когда он представился, — вспыхнула интересом Хе. — И я заметила!
— Так Хосров же! Там, откуда я родом, мне в университете преподавали историю литературы…
— Какой литературы? — перебила Жулдыз.
— Литературы того языка, который я учил в том университете, — улыбнулся человек. — Тебе вряд ли что-то скажет. Если встретим того, кто на нём говорит, я тут же дам знать.
— Так что за Хосров? — напомнила метиска.
— Полное имя — Амир Хосров Дехлеви. Жил почти за тысячу лет до меня. Я потому и удивился — неужели этот тоже стихи пишет? Имя редкое. Наверное.
— А откуда ты узнал ту неприглядную историю? — Асем требовательно вцепилась в куртку Вадима.
— Какую? — человек слегка опешил, косясь на её пальцы и не понимая, о чём речь.
— Про отпрыска знатного семейства, ты сам рассказал. Который принялся пить харам и похоронил себя как личность. Ответь! — орчанка добавила просительных интонаций в голос.
Обычно мужчины не могут устоять — дочь хана сейчас ориентировалась на свой небольшой теоретический опыт.
Ей почему-то было очень тепло и уютно в этот момент. А ещё очень не хотелось, чтобы их бедра под столом разжимались.
— Хочешь — поцелую? — продолжила она неожиданно для себя, намереваясь сбить двух птиц одним камнем и используя момент, как ей казалось, по полной.
Сбоку сдавленно хрюкнула Хе и закашлялась Жулдыз.
— Асем, я тоже очень тебя люблю, — человек повторно озадачился в ответ, накрывая её пальцы своей ладонью. — Но я не хочу говорить вслух то, что сейчас думаю. При этом мы оба помним: ты можешь отлично увидеть мои мысли. Сделай одолжение — потрудись?
— Я специально не читаю тебя, когда волнуюсь, — задумчиво выдала орчанка через несколько ударов сердца, отпуская наконец куртку товарища. — Или когда мы с тобой ведём диалог. Хм. Но если ты сам буквально настаиваешь, — её глаза впились в переносицу собеседника.
Затем лицо дочери хана стало озадаченным, глаза широко и удивлённо открылись: