У четы Худолеев был еще один сын - Коля, но если шестнадцатилетние девушки не считались достаточно зрелыми для работы в отряде сестер милосердия, то семнадцатилетний подросток Коля был уже в ссылке, как политический преступник, и случилось так, что, имея хорошее намерение избавить брата от угрожающей ему ссылки, погубила свою репутацию Еля.
Мировая война, разразившаяся отнюдь не стихийно, а вполне подготовленно, нашла свое отражение в домике Худолеев в бурных криках, хлопанье дверями, швырянье об пол и об стены книгами, подушками, калошами, что попадалось под руку, - и, в довершение всего, в густом запахе валерьянки, гораздо прочнее, чем раньше, воцарившемся теперь в комнатах, так как Зинаида Ефимовна, хотя и была женою врача лет двадцать, признавала одно только это лекарство сколько-нибудь действительным от разных треволнений жизни.
В довершение всех напастей, обрушившихся на голову Зинаиды Ефимовны с отъездом мужа на фронт, с ним вместе уехал и денщик его, бывший в доме за кухарку, и теперь и готовить на кухне и ходить на базар приходилось ей самой.
Непостижимым до ужаса, искажавшего все ее скуластое, как у Васи, широкое, дряблое лицо, казалось ей то, что Еля отказывалась стряпать вместе с нею.
- Не умею я стряпать, мама! - кричала в ответ на ее крик Еля.
- Научишься небось, прин-цес-са! Ишь ты как она: не умею! передразнивала мать свою дочь.
- Не буду я стряпать, вот вам и прин-цес-са! - передразнивала дочь свою мать.
- А не будешь, со двора сгоню, - шляйся где хочешь! - кричала мать.
- И буду шляться, и буду шляться, и буду шляться! - кричала дочь с надсадой, наклоняясь вперед при каждом выкрике.
Еля считала мать виновницей того, что сослали Колю: она из всех четырех детей особенно не любила именно Колю, и никогда не приходилось Еле слышать от нее ни одного слова в его защиту. Бывшая до своего замужества бонной, Зинаида Ефимовна оказалась потом чересчур строгой к своим собственным детям, причем бестолково строгой, за что никто из детей не уважал ее. Любили отца, но вот его не было, и некому было сглаживать семейную жизнь, которая заскрипела теперь, как немазанное колесо.
- Васька! Васька, негодяй! Иди картошку чистить! - кричала Зинаида Ефимовна со двора на улицу, где Вася сговаривался со своим одноклассником идти купаться на пруд.
- Тю-ю, картошку чистить! - изумлялся, стараясь не глядеть на товарища, Вася и, при втором таком же окрике, прижав к бокам локти, убегал за угол квартала, а потом уже с самым решительным видом шел на пруд, куда, между прочим, было от их улицы Гоголя идти далеко, через весь город.