— А я… Я лягу на полу.
— Ну что вы? Как можно! Я бы никогда себе не простил… Я все-таки мужчина.
— Если вы все-таки мужчина, — тихо засмеялась Саша, — тогда ложитесь на полу.
Она сбросила бурки и в платье забралась под одеяло.
Лялькевич вышел из спальни.
Саша, уставшая за день, уверенная, что он лег в соседней комнате на диванчике, быстро заснула. Когда проснулась утром, увидела, что он лежит в углу за шкафом, на полу, укрывшись кожушком. Ей стало стыдно своего эгоизма и вчерашнего поведения. Что это она развеселилась не ко времени?
Рынок произвел на Сашу странное впечатление. Нельзя сказать, чтоб он был малолюдным. Нет, люди были и добра много продавалось, особенно одежды. Но покупать… покупать было нечего. На рынке не было ни муки, ни сала, ни картошки, ни лука. Ничего, что нужно человеку в первую очередь. Саша с болью подумала: «Как же они живут, горожане?» «Голодает народ», — вспомнились слова Дрозда. В деревне хоть картошка да капуста есть.
И еще одно поразило ее: много людей, одетых как-то уж очень по-старомодному, будто вышли из фильмов о дореволюционной жизни — черные шали, длинные юбки, пальто с бархатными воротничками, сапоги бутылками. Они что-то продавали, суетливо бегая из конца в конец, приплясывая на морозе. Саше казалось, что и от них и от вещей, которые они продают, так и несет нафталином. Покупателей на бочки было много. Возле них толпились, щупали клепку, хлопали по звонкому дереву, вдыхали его приятный запах. Да и самих продавцов — Лялькевича и Сашу — разглядывали с любопытством: что за люди, откуда привезли этот диковинный товар? Владимиру Ивановичу не по душе был такой интерес к его особе: он боялся, что вдруг обнаружится знакомый, который узнает его. Не так уж далеко от города до района, где он учительствовал. И он прямо обрадовался, когда какой-то коммерсант предложил купить все его бочки, ушаты, ведра оптом.
— Даю пуд соли!
Соль! Будь это что-нибудь другое, даже очень ценное, Лялькевич, наверно, отдал бы за то, что предложили — скорей бы с плеч долой. Но соль… Значит, у этого прохвоста большие запасы соли, которой просят к картошке дети солдаток, что отдали ему, Лялькевичу, клепку. Он стал торговаться — запросил три пуда. Торговец махнул рукой и отошел, но скоро вернулся и, уверенный в себе, спросил:
— Подумал? — Он хорошо знал цену своей соли.
— Два пуда.
— Не будь дураком. На калецтво твое надбавлю, — и перешел с пудов на килограммы. — Двадцать кило.
Двадцать килограммов соли! Саше это показалось целым богатством. Она еле удерживалась, чтобы не сказать на правах жены: «Отдавай, Петя». Лялькевич понял, что типу этому бочки очень нужны, и упорно боролся за каждый килограмм.