Петро остановился в нескольких шагах от нее. Где-то в глубине души вспыхнула искра обиды и ревности: «Писала, что времени нет, а сама в саду полеживает, книжечки читает». Эту искру погасила горячая волна нежности. Он шепотом окликнул:
— Саша!
Она подняла голову и широко раскрыла свои выразительные глаза; в сиянии вечерней зари ее лицо стало совсем пунцовым.
— Ты-ы?
Петра ошеломило ее удивление, и он стоял растерянный, беспомощный, жалкий. Саша поняла его состояние, быстро поднялась и протянула руку:
— Ну, добрый вечер. Будь гостем.
Она села на одеяло. Он пожал ее руку и вяло опустился рядом.
— Устал?
И этот ее простой и ласковый вопрос растрогал чуть ли не до слез смертельно уставшего парня. Он благодарно взглянул на нее и, не сказав ни слова, припал губами к ее руке. Она отняла руку и отодвинулась.
— Не надо. Нинка подсматривает. И вообще, знаешь что? Ты будешь моим братом.
— Братом?
— Да, я скажу, что ты мой брат.
— Зачем?
— Не хочу, чтобы в деревне говорили: к докторше, мол, жених приезжал.
Раньше они никогда не произносили этих слов — «жених», «невеста»: юности они кажутся грубыми и оскорбительными. Но теперь это слово не оскорбило Петра, а, наоборот, обрадовало. И все же он сказал:
— Ладно. Буду братом… кем хочешь… Лишь бы с тобой, Сашок.
— Я не думала, что ты приедешь. Хотя мне очень, очень хотелось, чтобы ты приехал. Ты голоден, правда?
Возможно, что, растерявшись или чувствуя свою вину перед ним, она делала такие неожиданные переходы — от восторженного признания до вопроса о самом обыденном.
Однажды он поклялся, что никогда не скажет ей неправду, а тут почему-то солгал:
— Нет, я обедал недавно, в Речице. Я ехал на машине.
Саша встала, взяла у него портфель, подняла с земли одеяло.
— Идем в хату, — пригласила она и шаловливо блеснула глазами. — Ты привез дневники? — Она любила читать его дневники, хотя верила в них не всему.
Проходя под деревом, Саша подпрыгнула и сорвала яблоко. Это как-то сразу успокоило Петра. Дело в том, что в первые минуты ему показалось, что за три месяца их разлуки она очень изменилась, повзрослела и потому стала далекой и чужой. Это испугало его. И вдруг в том, как она сорвала яблоко, он узнал свою Сашу. Раньше при встречах она часто делала так: во время самой серьезной беседы вдруг подскакивала, срывала каштан, веточку липы или просто листок, клала его на руку и «стреляла». Или, когда они выходили вечером за город, вдруг предлагала: «Давай наперегонки!»
А как хорошо почувствовал себя Петро, когда они сели за стол друг против друга и пили вкусное холодное молоко с черным хлебом, в котором попадались неразмолотые, хрустевшие на зубах зерна. Поэт в душе, Петро в каждом явлении искал символов. До этого он никогда не сидел с ней за одним столом. За два года почти ежедневных встреч они даже ни разу не подумали зайти вместе в столовую. Они даже в кино не ходили: Саша упорно отказывалась. Потом она призналась, что стыдилась своей одежды; она была из бедной семьи, росла без матери.