И Олесь, будто перед самыми родными людьми, рассказал о своих житейских невзгодах: грозном недуге, осложнении взаимоотношений с однокурсниками, их попытке исключить его из комсомола, побеге из Киева… Впоследствии он не раз удивлялся: откуда у партизанских командиров — людей занятых и по-военному суровых — оказалось столько терпения и великодушия, что они до конца выслушали его одиссею на сооружении оборонного рубежа под Витой-Почтовой, воспоминания о коротком, но лучезарном, как вспышка падающей звезды, рейде по вражеским тылам в составе группы особого назначения Гейченко, об ужасах приудальского побоища и кошмарах Дарницкого фильтрационного лагеря…
— Единственное, в чем мне всегда везло, так это во встречах с хорошими людьми. В самых трудных ситуациях мне непременно кто-нибудь протягивал руку помощи, подставлял плечо. То первая моя наставница Арина Антоновна, то мудрый учитель Антон Остапчук. А вот в Дарницком лагере смерти я встретил вообще необычайного во всех измерениях человека — Кузьму Петровича…
— Кого-кого?!
— Кузьму Петровича Ивкина, кому я трижды обязан жизнью. Смерть непременно настигла бы меня на полтавском шляху, когда я, еле передвигаясь в колонне военнопленных под непрерывными дождями и эсэсовскими нагайками, начал было отставать. Сами ведь знаете: там кто отстал, тому пуля в затылок… Так вот, Кузьма Петрович, сам изнуренный до предела, считай, из-под Березани до самой Дарницы тащил меня на своих плечах. Не из какой-нибудь выгоды, не из тайного расчета, а просто потому, что был Человеком с большой буквы. И потом, уже за колючей проволокой, не бросил меня подыхать с голоду, а что только мог и как только мог доставал из съестного и делился последней крошкой. Кстати, именно он вывел меня на волю. Во время массового побега из лагеря очумевших от голода и отчаяния узников… А в третий раз спас меня от смерти, когда сам, захлебываясь и теряя сознание, переправил на собственной спине через Днепр, по которому уже пошло сало…
— Так, выходит, вы хорошо знали Кузьму Петровича?..
Олесь отрицательно покачал головой:
— Утверждать, что я хорошо его знаю, с моей стороны было бы и нескромно, и неправильно. Кузьма Петрович был человеком настолько самобытным и многогранным, что его и за годы далеко не каждому дано узнать. Точнее сказать, мы просто были добрыми знакомыми. После возвращения в Киев он жил у нас несколько недель.
— Постой, постой, как это — у вас? Я точно знаю, что после побега из концлагеря он жил на Соломенке у какого-то старого железнодорожника.
— Абсолютно точно. Мой дедушка по матери, Гавриил Якимович, всю свою жизнь протрудился на железной дороге и, как большинство железнодорожников, жил на Соломенке, над Мокрым яром. Именно он и откармливал, и отхаживал нас после ледяной купели в Днепре.