Утром дверь в церковь распахнулась, и в неё вошли бородатые, одетые в разноцветные тряпки, люди, увешанные с ног до головы холодным и огнестрельным оружием, которое выглядело раритетом из музея истории развития оружия. Яркие солнечные лучи, пробиваясь сквозь цветные витражи, освещали мрачные внутренности церкви, со сбившимися в кучу людьми. Всё пространство перед кафедрой было заполнено ими. Здесь были только женщины и дети. Мужчин, видимо, не осталось, либо они были собраны в другом месте.
Зычный голос одного из пиратов огласил пространство церкви святой Анны. Гулкий злой бас метнулся вверх и в стороны, охватив съёжившихся от грубого голоса женщин и детей, и заставил меня поморщиться. Вот же, животное, сразу на нервы давит.
— Губернатор Панамы не торопится платить за вас выкуп, сеньоры и сеньориты. И даже почтенная дуэнья Анна продолжит оставаться с вами, — кричал пират.
— Но! Адмирал Генри Морган — добрейшей души человек, и сердце его не камень. Он готов терпеть поношения от вашего губернатора и продолжает терпеливо ждать назначенный за вас выкуп. Но дела не медлят, и он торопится домой. Мы все торопимся домой, — добавил он уже от себя, — собирайтесь, у вас немного времени.
Толпа женщин и детей потрясённо молчала, переваривая то, что они услышали. Заметив, что они не шевелятся, главный из этой разряженной кодлы проорал.
— Шевелитесь, твари, последняя, кто выйдет из церкви, попадёт в качестве развлечения десятку самых любвеобильных из нас, а последний из детей — ляжет навеки возле ограды, в назидание остальным! И я не шучу. Живо, — выплёвывая изо рта слова, напополам с площадной бранью, заорал он.
Испугавшиеся женщины, кинулись кто куда, собирая разбросанные тут и там платья, узелки с жалким скарбом, одевая детей и забирая их с собой. Я тоже, впрочем, испугался, но не знаю, что на меня нашло, и я не сильно торопился выбегать из церкви, спасая свою, пока ещё толстую, шкуру, видимо, это было из-за духа противоречия.
Первые женщины уже побежали на выход, отталкивая друг друга и мешая себе же своими узелками. С трудом поднявшись и встав на жутко болевшие ноги, я стал искать ботинки, или что-нибудь похожее на них. Не знаю, может быть, чувство стыда, испытанное вчера от слов дуэньи, повлияло на меня, а может, проснувшееся чувство личного достоинства, но я долго искал себе обувь, не обращая внимания на остальных, спешащих на выход.
Так ничего и не найдя, я надел на ноги брошенные кем-то из женщин деревянные сандалии, которые были мне несколько велики. Но, зато мои обожжённые ступни чувствовали себя в них более-менее комфортно. Провозившись, к выходу я добрался в числе последних.