— Ты ещё помнишь, несчастный найдёныш, как бросился на меня с одними кулаками? А, помнишь? И как? — участливо поинтересовался он у меня, — головка-то не болит?
Невольно проведя рукою по голове, я обнаружил едва заживший шрам от удара, обещавший в будущем превратиться на этом месте в кривую, не зарастающую волосом, полосу.
— Ты, сын своих мёртвых родителей, место которых в прислуге у Старого Роджера, ты не забыл, что будешь читать у меня портуланы, ты и твой полумагический падре, обрубок артефактора, инквизитор без зубов, отрыжка Псов Господних. Где твой факел, падре, которым ты выжигаешь ересь? Где он? У ядовитой змеи выдернули все ядовитые зубы! — выкрикнул он последние слова прямо в побледневшее лицо отца Антония.
— Что? Не слышу? Что ты там шамкаешь? А? Выкинул факел? Съел? Проглотил от страха? Ты думаешь, что если обладаешь даром мага, то способен на всё и можешь победить любого смерда? Так ты ошибался, хгм, «небесный лоцман», ошибался. Честная сталь всегда пробьёт твою правую сторону груди и остановит тебя, а твоя голова, покатившись по земле, быстро прекратит твою магическую деятельность. Да и что я говорю, что же ты, падре, не сбежал вместе с мальчишкой от нас? Не смог? Где же твои магические способности и сила?
— А… ты думаешь оставить его про запас! Вы же там, в своих монастырях, любите молоденьких мальчиков, это ведь не считается грехом? Да?
И он громко и оглушительно захохотал, а рядом стоявшие с ним пираты заржали, будто кони, уперев руки в бок и надрывая свои глотки, наслаждаясь полученным развлечением.
Кровь хлынула к лицу Падре Антония, и оно из белого стало ярко — красным. Я даже стал переживать, как бы его не хватил апокалиптический удар от всего услышанного и от тех прилюдных унижений, которые позволил себе Гнилой Билл.
Падре молчал, а Гнилой Билл наслаждал их обоюдным унижением. Он ещё много чего говорил о них, упоминая родителей, и всех, кого только вспомнил, а также морского дьявола, которого называл не иначе, как Старым Роджером. Он оскорблял их так изощренно, насколько позволяла его убогая фантазия, дыша на пленников смесью старого перегара, вони разлагающихся во рту остатков пищи и смрадного дыхания от плохо работающего желудка.
Я давно уже перестал слушать его оскорбления, погрузившись в свои воспоминания, думая о чём угодно, но только не о том, что происходило сейчас прямо передо мной. В моём воображении разворачивался художественный процесс, в котором я рисовал огромный толстый испанский крест на судьбе Гнилого Билла и ему подобных.
В конце концов, поток брани, исходящий от Гнилого Билла, иссяк. Придя в хорошее расположение духа, он даже решил нас накормить, по доброте своей душевной.