Папа храпит.
Мне страшно спать одной.
Мне многое страшно, потому что дедушка считает, что ребенка нужно готовить к тому, что мир — хреновое место. В том августе я об этом еще не знаю, мне об этом расскажут в другом августе — через двадцать лет.
В нашей половине мы с папой делаем ремонт — клеим обои в моей комнате, красим рамы и пол.
Я люблю красить, потому что можно придумывать разное. А еще потому что хвалят, ведь я все делаю ровно.
Сегодня у меня два окна и половина гаражных ворот. Из-за краски на нашей половине ночевать нельзя, поэтому мы с папой спим у бабушки с дедушкой. Я и папа на раскладушках. Это немного странно, но мне нравится. А папе как будто не очень.
Перед сном мы смотрим «Последние известия» на большом телевизоре. Над телевизором икона. Ее я тоже боюсь, ведь, если буду плохо себя вести, попаду в ад.
Икона следит.
В Последних известиях обычно сидит женщина. Бабушка ласково называет ее Катенькой, наверное они знакомы.
Меня бабушка редко называет ласково. Наверное, потому что мир хреновый, и надо учиться этому с детства.
Так вот, Катенька говорит, что произошло ЧП на подлодке и что туда срочно отправлены спасатели.
На следующий день папа уезжает по делам. Я встаю, потому что долго в кровати лежат только больные.
У бабушки с дедушкой нет крана с водой, есть только умывальник с продолговатым носом. На него нужно надавить, и польется вода. На нашей половине кран с водой уже есть. Но она только холодная. Зимой — ледяная. Поэтому даже через двадцать лет умываюсь, выкручивая холодную до предела.
Я завтракаю и сама развожу краску ацетоном. Получается жидко, но где взять еще краски, чтобы развести ее в обратную сторону, я не знаю, поэтому крашу как есть.
Когда я заканчиваю вторую часть гаражных ворот, бабушка зовет обедать. На обед куриный суп с лапшой. Дедушка шумно прихлебывает и повторяет: «Ах, добро!».
После обеда орешка.
У бабушки на шкафу стоят две стеклянные вазочки с орешками со сгущенкой. Они там уже месяц с какого-то святого праздника, который я не помню. Иногда мне выдают по одной.
Бабушка пережила блокаду.
Орешки твердые и давно невкусные. Вареная сгущенка в них потрескалась, но я все равно говорю «спасибо» и бегу на улицу. Правда, не совсем на улицу, а в наш двор. Он небольшой — помещается ровно две машины буквой «Г». И еще прицеп, приваленный к стене дома. У него торчат колеса — он похож на перевернутого жука.
Я катаюсь по двору на велосипеде — не выхожу за ворота, потому что там опасно. А еще потому, что я поссорилась с соседскими пацанами. Они соорудили шлагбаум, а я смотрела «Зену королеву воинов», «Команду А» и «Сейлор Мун», поэтому боролась за свободу и справедливость и была против шлагбаумов. Сломала его. Потом у меня были разборки с пацанами, а еще потом были разборки папы с их отцами.