— Эй, рыжая! — кричали мне вслед сокурсники, а я только салютовала им ручкой и шла дальше. Что-то изменилось не только снаружи, но и внутри меня…
— Эй, рыжая, тебя подбросить до дома?
Стремительно оборачиваюсь, оглушенная звуком этого голоса. Я мечтала бы никогда больше не видеть его обладателя, отыгрывающего на мне свою безукоризненно соблазнительную улыбку самого дружелюбно-невинного толка, словно еще намедни я не была свидетельницей его подлости по отношению к отцу и его же оскорблений в собственный адрес.
— Не думаю, что нам по пути, — отрезаю с холодностью, собираясь продолжить свой путь. Однако последующие слова Юлиана останавливают меня:
— Разве мы не в одном доме живем, рыжая? Неужели папочка выставил вас с дедом за дверь? Вот ведь незадача, не так ли? — с наигранным ужасом вопрошает он.
От возмущения у меня начинает подергиваться левый глаз — верный признак сдерживаемых эмоций.
— Я думала, это ТЕБЯ выставили за дверь, — решаюсь напомнить парню, но тот лишь разражается насмешливым хохотом.
— Тебе это, должно быть, приснилось, моя дорогая. — И, подаваясь к самому моему уху, добавляет: — Я всегда знал, что спать среди летающих червяков, которых ты упрямо величаешь бабочками, вредно для неокрепшего женского ума… — И с хищной полуулыбкой: — Лучше бы ты выбрала меня, рыжая! Я бы доставил тебе массу незабываемого удовольствия.
— Лучше я пересплю с бабочками, которых ТЫ упрямо величаешь червяками, Юлиан Рупперт, чем позволю тебе хотя бы пальцем к себе прикоснуться, — шиплю я в ответ.
Он на секунду замирает — уязвленная гордость борется со здравомыслием — а после снова улыбается:
— И все равно ты будешь моя, — отчеканивает с непоколебимой уверенностью в голосе. — Так или иначе, но ты будешь моя, Шарлотта Мейсер, даже не сомневайся.
Меня настолько обезоруживают эти слова, что я даже перестаю злиться на него:
— Зачем тебе все это? — произношу с искренним недоумением. — Тебе ведь плевать на меня… Тебе не я нужна, а только лишний повод сделать больно отцу… За что, за что ты его так ненавидишь, Юлиан?
Мои слова все-таки задевают его за живое, и я знаю, что он впервые честен со мной, когда произносит свое:
— Ты ему не достанешься! Никогда. Я этого не допущу. — Потом хватает меня за локоть и добавляет: — Он просто не заслуживает быть счастливым, особенно после того, что сделал с мамой… Ты знаешь, что он с ней сделал? Знаешь? — Я не отвечаю. — Он отравил ее разум, спалил, словно свечку… Она не должна была выходить за него! — кричит мне прямо в лицо. — За этого проклятого мальчишку, который едва ли понимал, какое сокровище ему досталось… Он не ценил ее. Он ею пренебрегал. Это из-за него она умерла и оставила меня одного…