— И вам все равно, что наши с ним комнаты будут соседствовать друг с другом? — любопытствую я. — Вы вольных взглядов, не так ли? — И вздыхаю: — Знал бы дедушка на что подписался.
Мы глядим друг на другу одну долгую, томительную секунду, и хотя мне до дрожи в коленах хочется первой отвести взгляд, я не делаю этого.
А Адриан спрашивает:
— Сердишься на меня из-за дедушки? Считаешь, что мы сговорились за твоей спиной? — Я зачарованно слежу за движением его губ. — Пойми: мы хотели лучшего для тебя, и герр Шуманн, поняв это, не мог с нами не согласиться.
И я вдруг понимаю:
— Так мы не только праздновать Рождество к вам приехали, верно? Я теперь что-то вроде пленницы в этом доме? Еще одна бабочка в коллекцию Алекса…
Мои слова вызывают у Адриана улыбку.
— Ты не пленница вовсе, — отвечает, качая головой, — а если и бабочка, то самая очаровательная из всех.
Зачем он говорит мне такое? Зачем заставляет сжиматься глупое сердце? Мечтательным девушкам вроде меня нельзя слышать подобные комплименты: они распаляют фантазию и приводят к беде. К такой, например, как влюбленность…
— А ведь Юлиан бабочек ненавидит… — произношу не без грусти. — Они вызывают в нем омерзение. — И мы снова глядим друг на друга. Стая бабочек в моем животе оживает, шевеля полупрозрачными крыльями… — Скажите, — осмеливаюсь спросить, — вам безразлично, что мы встречаемся с вашим сыном?
Не знаю, что у него сейчас на уме: Адриан Зельцер хорошо умеет скрывать свои чувства.
Он произносит:
— Что за странный вопрос, право слово. Что нашло на тебя?
Провожу по джинсам вспотевшими от волнения ладонями, ощущаю безумный кураж, когда говорю:
— А что, если это любовь нашла на меня? Что, если я… — Замолкаю, не в силах договорить. — С моим сердцем творятся странные вещи.
Вижу, как губы Адриана сжимаются в тонкую линию.
— Тебе следует лучше справляться с собой, — говорит он и протягивает мне мой рюкзак. И переводит совсем на другое: — Если хочешь съездить к себе и привезти необходимые вещи, то возьми для этого наш «Фольксваген»… Ключи на крючке в прихожей.
Мои зубы так крепко стиснуты, что я едва ли могу ответить, а потому молча киваю.
В этот момент я ненавижу его… и себя в большей степени. Ненавижу, но и люблю!
— Ненавижу! — произношу, как мне кажется тихо, но Адриан вдруг замирает в дверях.
Его спина, прямая, широкая, манит прижаться к ней, умолять о прощении… Но я не могу этого сделать. Не могу…
Он выходит через минуту, так ни слова и не сказав…
Я роняю рюкзак, обхватываю себя холодными пальцами и рычу в голос от ощущения собственного бессилия и безысходности. Падаю на кровать и долго лежу, уткнувшись в подушку, уговаривая свое беспокойное сердце вернуться с небес на землю…