— Это всего лишь я, госпожа. — На пороге стояла Джейн с кружкой в руках. — Альвина сказала, хозяину это не помешает… Настой из бузины и ромашки. От болей… — добавила она совсем тихо, верно, только теперь рассмотрев устремленный на себя взгляд. Тяжелый, полный скрытого подозрения…
— Ты словно за дверью стояла, — сказала Элиза. — Ты напугала меня!
— Простите, я этого не хотела. Можно мне запалить свечу?
Лиззи ощутила решимость выставить горничную за дверь, сказать, что сама позаботится о муже и почти открыла для этого рот, когда он снова заметался на постели, издал еще одно страшное рычание, и ее решимость откатилась назад, подобно прибою.
— Запали, — сказала она, а сама поглядела на мужа, сопоставляя рык и битье посуды несколько ночей назад. Не он ли тогда кричал? Не его ли вину взяла на себя Альвина?
И почему?
Комната озарилась подрагивающим светом свечи.
Джейн сказала:
— Хозяина нужно разбудить…
И Лиззи с решительным видом коснулась его плеча:
— Мис… Джеймс, — исправилась она. Хотелось доказать дерзкой служанке, что муж для нее не чужой человек. Не «мистер Аддингтон», как для нее самой. — Джеймс, просыпайтесь!
Тот выкрикнул:
— Открыть порты! Выдвинуть стволы. Румб на правый борт, будь оно все неладно! — и, взмахнув правой рукой, ухватил Элизу за руку. Так крепко, что она вскрикнула и попыталась высвободиться…
Напрасно.
Подоспевшая Джейн, так, словно делала это множество раз, склонилась над ухом Аддингтона и прошептала:
— Восьмые склянки, хозяин, пора просыпаться.
И он, ослабив хватку, открыл вдруг глаза.
— Элиза, — прошептал обеспокоенным голосом. Выпустил ее руку: — Что происходит?
Лиззи не знала, что на это ответить, потерла травмированную руку, и Аддингтон это заметил.
— Вам следует выпить настой, — вмешалась служанка. — Альвина настаивала на этом. Как… как ваше самочувствие? — осведомилась с опаской, в очередной раз покосившись на хозяйку.
— Терпимо.
Мужчина не глядел ни на одну из них: залпом осушил горький настой и снова повалился на подушки. Укладываясь рядом после ухода служанки, Элизабет видела лишь его отвернутую спину и не услышали ни единого слова. Казалось, он был сердит на нее… Что она сделала не так? И не ей ли следовало бояться…
И только Аддингтон знал, что сердился он разве что на себя самого.
Впервые Элизабет проснулась не одна — и ощущение было престранным — Аддингтон лежал рядом, к тому же не спал. Казалось, караулил этот момент…
— Доброе утро, Элиза.
— Доброе, — отозвалась она, смутившись под его взглядом.
В комнате царил мягкий полумрак, только это и помогало ей проявить хоть какую-то выдержку, не выскочив из постели в ту же минуту. Избежать и этого взгляда, и разговора — всего, касающегося этого мужчины. Особенно его губ… Они что-то сделали с ней прошлым днем, что-то в ней переменили… Заставили чувствовать странные вещи, которые словно ей не принадлежали.