Подхожу и прижимаюсь к его груди, чувствуя быстрый перестук любимого сердца.
Это твой дом, можешь оставаться здесь сколько захочешь, — вдыхаю опьяняющий запах леса и карамели, растворяясь в умиротворяющем тепле мужского объятия, — тебе здесь всегда рады.
Он касается руками моей спины, лица, волос… Я почти готова разреветься, но сдерживаюсь.
В таком случае я, пожалуй, здесь задержусь, — произносит он звонко, целуя в уголок моих расплывшихся в блаженной улыбке губ.
«Странныый народ эти взрослые».
Несколько позже Доминик рассказывает мне о том, что произошло между ним и Ванессой в тот самый день, когда я маюсь от неизвестности в ожидании весточки от него…
В то утро он просыпается еще до рассвета и долго лежит рядом, всем телом ощущая тепло приникшей к нему женской спины — моей спины, если быть точной — и этот жар, мнится ему, проникает прямо под его кожу, согревая оледеневшее за годы разлуки сердце, которое практически отучилось биться в таком умиротворенно-покойном ритме, отдающемся сейчас в районе его висков.
Нет, он вовсе не хочет сказать, что все эти три бесконечных года, которые он провел за рубежом, были для него одним беспросветным серым маревом, состоящим из разбитого сердца и разрушенных недежд, нет, в его жизни случалось и много хорошего тоже, только вот этот покой, который он ощущает сейчас… его он познает впервые за все свои двадцать восемь неполных лет.
Он протягивает руку и гладит меня по волосам — эта несмелая ласка наполняет его сердце новым, неизведанным доныне восторгом. Вспоминаются слова друга, с которым он поделился однажды причиной своего унылого выражения лица:
Поверь, тебе просто надо найти себе новую красотку и замутить с ней по полной — и всю твою хворь как рукой снимет.
Он поверил ему тогда, поверил, потому что хотел верить: хотел, чтобы разбитое сердце можно было излечить новыми отношениями, тем более если не обременять эти отношения любовью. Любви с него нынче было предостаточно…
В конце концов он сам не понимал, зачем и почему влюбился именно в эту конкретную женщину (опять же в меня) — в подругу своей собственной матери, которая живет в счастливом браке и совсем не нуждается в сторонних отношениях. Хотя он, что уж греха таить, был бы вовсе не прочь стать моей тайной влюбленностью, дерзким секретом, о котором даже шепотом говорить не дозволяется, и упиваться сладостью обладания той, которая казалась такой недостижимой…
Но, как выяснилось, не только казалась, но и была таковой… недоступной и от этого еще более желанной.
Чтобы заглушить чувственный и сердечный голод внутри себя Доминик периодически поддавался чарам то одной, то другой из своих коллег по работе, но в итоге только выпестовал в себе странную, циничную невосприимчивость к их любовным признаниям в частности и к самим радостям жизни в целом. Хотя по сути ему даже нравилось это упорядоченное существование, в котором никакие житейские бури не были способны выбить почву из-под его крепко утвердившихся на земле ног…