Так и не веди себя, как ребенок! — несмотря на гневную отповедь, я подхватываю еле стоящего парня под руку и почти волоку к своему дивану, единственному месту в комнате, на которое можно было присесть. Он буквально падает на него, вытянув вперед свои длинные ноги, а потом неловко ерзает, извлекая из-под себя книгу Эмилии Брикер, которую я читала перед сном, и, с трудом сфокусировав глаза, прочитывает ее название…
Лучше бы ты почитала «Любовника леди Чаттерлей», — подытоживает он свое любопытство. — Пауль жаждет обсудить с тобой эту книгу…
Не понимаю, при чем здесь Дэвид Лоуренс… Ник, похоже ты бредишь.
О нет, я не брежу, к сожалению, — с горечью произносит он, смотря на меня своими расфокусированными глазами, — вы с Паулем всегда были близки: на вот, Пауль, почитай эту книжку, а ты, Джесс, обрати внимание на эту, — сюсюкающим тоном передразнивает он. — А я, словно идиот, между вами обоими…
Ты знаешь, что это не так…
Так, Джессика, именно так! — кричит он, прерывая меня. — Мне бы, дураку, сразу понять, что ничего хорошего у нас с тобой не выйдет, выбросить все эти глупые фантазии, так нет же, повелся на твои разговоры о дружбе и на твою мнимую беззащитность… Думал, разыграю принца на белом коне, и ты сразу поймешь, какой Доминик хороший парень и как ты могла бы быть счастлива с ним. — Он замолкает, вперивая взгляд в неведомую точку за моей спиной, а потом с ожесточением заключает: — Ненавижу себя за это! И тебя хотел бы возненавидеть, только не получается…
Я не знаю, что послужило катализатором этого срыва, но зато я отчетливо вижу, насколько Доминику плохо, насколько он сломлен и несчастен, и от бесконечных тоски и нежности мое сердце невольно сжимается.
Послушай, Ник, — пытаюсь я урезонить его, — ты пьян и сам не знаешь, что говоришь… А я и без твоих подсказок знаю, насколько ты хорош, поверь мне, для этого тебе вовсе не нужно делать широкие жесты и рыцарствовать… Все «драконы» нынче живут только в твоей голове!
Я пытаюсь улыбкой развеять его мрачное настроение, но касаться больше не решаюсь. Он же вдруг вскидывает на меня свои осоловевшие глаза, а потом болезненно стонет…
О, боже, Джесс! — восклицает он под аккомпанемент своего стона, срывается с дивана и скрывается за дверью ванной комнаты. Даже сквозь захлопнувшуюся дверь, я слышу как его выворачивает в унитаз… Это продолжается какое-то время, пока наконец не повисает напряженная тишина, и я перестаю вообще что либо воспринимать, продолжая сидеть на диване все в той же позе, боясь пошевелиться, и мысли, одна отчаяннее другой, стремительным огненным ураганом мятутся ввысь, подобно огненным искрам.