Людмила стояла на вершине пологого холма, поросшего низкой травой. Трава была живой и сердитой, ее тонкие стебли не хотели, чтобы по ним ходили, они не привыкли к подобному обращению, Людмила их понимала и старалась ступать на проплешины сухой почвы. Чуть ниже начинался настоящий лес, хотя и деревья тоже выглядели непривычно — будто столы, поросшие листьями, вросшие в землю сразу четырьмя кривыми ножками, это был готовый каркас дома, и Людмила подумала, что с деревьями нужно договориться, попросить, чтобы они отрастили еще и стены, и тогда это действительно будет дом.
Небо над головой было таким, каким она всегда хотела видеть небо: мягкий свет пронизывал светло— серые облака, солнца не видно, от такого освещения наступали покой и ясность мысли.
Мгновения перехода Людмила не ощутила. Она была физически и мысленно готова, она ждала, все уходили, ушла и она, тем более, что Андрей позвал ее, и значит, пришло время. Была в студии в Кфар Хабаде, оказалась на вершине холма здесь, на Саграбале. Название ей никто не говорил, но она знала, что планета называлась именно так, хотя и не знала, откуда она это знала, как не знала и того, кто дал планете имя.
Людмила начала спускаться с холма, и ей казалось, что трава сама пригибалась перед ней, создавая нечто вроде тропы. Ее приглашали идти, и она шла. Остановилась — ей не нравилось, когда кто— нибудь пытался ее вести. Она хотела сама. Тропинка приглашала, но Людмила повернула и пошла вдоль склона, раздвигая руками встававшие перед ней высокие стебли.
Мгновенный порыв ветра коснулся ее щек, трава пригнулась, и опять вперед вела тропинка, но недалеко, смыкаясь метра через три, будто ожидая, какими будут желания Людмилы.
— О Господи! — сказала она, ощутив привычную злость, хотя и не понимала ее причины. Бывало с ней такое, вдруг накатит, и хочется делать все назло, даже назло себе, а уж назло этой траве — подавно. Свободная женщина, и буду делать что захочу.
И трава поняла. Стебли встали будто солдаты в строю. Казавшиеся на вид тонкими и упругими, они сопротивлялись с безнадежностью воинов царя Леонида, и Людмила чувствовала, как стебли давили на ладони, это было не пассивное сопротивление растений, но упорная битва странного разума. Людмила почувствовала себя глупой и брошенной девочкой. Кому она мстила, в конце концов? Илье— первому, которого сама же и прогнала, а до сих пор не забыла, себе— то могла признаться — не забыла, и в Израиль поехала разве потому только, что погнал зов тех нескольких молекул, что остались в ней от неведомого еврейского предка? И нечего себя обманывать — только ли Андрея искала она на этой земле? Мужа она искала. Му— жа.