Он сделал глубокий вдох — последний, потому что вместо воздуха впустил в легкие все тот же мягкий песок, — и закрыл глаза, инстинктивно, хотя и понимал, что песок не причинит вреда. Они — он и пустыня — стали единым целым, и это хорошо.
Он закончил один свой путь, чтобы начать другой.
* * *
Во время дискуссии в Институте истории Земли на Израиле-3 мне пришлось отвечать на вопрос: почему никто из тех, кто владел частью истины, не сумел познать ее целиком, и почему это сделал человек, даже в отдаленной степени не обладавший мудростью толкователей Торы.
Все достаточно просто — не нужно усложнять. Понять истину можно, только находясь вне ее контекста. Понять назначение Книги можно было только, если не считать Книгу самодостаточной, а включить ее в общий контекст познания человека как биологического, а не только социально-исторического существа. Что и сделал И. Д. К. Невозможно приблизиться к истине, если упорно идти по пути, ведущему мимо цели — именно так поступали талмудисты, трактуя Тору в неизменном с начала времен направлении. Они достигли в своих толкованиях изумляющего совершенства, отшлифовали этот алмаз до такой красоты, что его только и оставалось безоговорочно признать творением Высших сил. Искусство интерпретации в рамках избранной доктрины не имело себе равных.
А нужно было в какой-то момент свернуть с пути. Решать обходную задачу. Талмудисты были на это неспособны, потому что подчинялись авторитетам.
Я говорю это для того, чтобы приблизить читателя к понимаю поступков И. Д. К. Современный читатель не всегда может понять логику действий человека, жившего в Израиле, России или вообще на Земле в конце ХХ века по христианскому летоисчислению. Я прервал повествование, чтобы предупредить: не нужно особенно вдумываться в нелогичность некоторых поступков И. Д. К. или иных персонажей. Непонимание — следствие разницы в ментальностях, а вовсе не моя небрежность, как интерпретатора.
* * *
Он погрузился в песок целиком и стал планетой, узнав ее сразу и до конца.
Он был одинок, насколько вообще может быть одиноким Хранилище. Заглянув в себя, он понял, что ни одна из трех миллионов душ, составивших его физическую сущность, не в состоянии помочь ему в разрешении проблемы, потому что все эти люди умерли более трех тысячелетий назад, и примерно тогда же прервалась их связь с миром.
К какому результату могло привести взаимодействие его сознания с духовным миром древнего египтянина или финикийца? Это предстояло проверить, потому что ничего иного просто не оставалось.
Загадку близкого и странного горизонта, загадку далеких и странных огоньков, загадку глубокого и странного неба, и еще множество нелепых и странных загадок он разрешил сразу, потому что стал тем вместилищем, где содержались ответы. Горизонт был странен, потому что планета — он сам — была не шаром, а не очень правильным многогранником, напоминая скорее плохо отшлифованный алмаз. Огоньки были странными, потому что являли собой главные цели жизней трех миллионов душ, составивших ныне его сущность. Он удивился, почему не понял этого сразу: это же так естественно — если у человека есть цель, то она подобна далекому огоньку, к которому стремишься, не всегда даже надеясь достигнуть. Загадка неба оказалась и вовсе элементарной, он мгновенно описал решение в терминах римановой геометрии, которую изучал когда-то в университете и, как полагал, забыл надежно и навсегда.