Он вступил под тень портика, споткнувшись, потому что не заметил ступеньки. Ворота были массивными — в два роста — и украшенными сложным орнаментом. Они были закрыты, но справа Йосеф увидел небольшую дверцу с бронзовым кольцом. Дверца была полуоткрыта, из нее выглядывала темнота. Помедлив, Йосеф вступил в эту темноту, и она сомкнулась, избавив глаза от необходимости вглядываться.
Вместо зрения включился слух, и Йосеф услышал первый звук в этом мире — чье-то спокойное размеренное дыхание.
Нужно было прочитать молитву, хотя бы для того, чтобы снова ощутить себя личностью, но он не решался заговорить вслух, а мысленная молитва — он опасался — не будет услышана.
Голос, раздавшийся высоко под невидимым сводом, прервал его размышления.
— Вот ты и пришел ко мне.
Голос был спокойным и низким, с удивительным сочетанием тембров, делавшим каждое слово, будто заключенным в рамку из полувздохов. Йосеф оглянулся, ожидая увидеть светлый прямоугольник дверцы — единственную оставшуюся связь с видимым миром, — но темнота была абсолютной, и он не мог определить, откуда пришел и куда отступать, если в том возникнет нужда.
Он провел в ешиве больше четверти века, знал Талмуд и хорошо разбирался в Каббале. Каждый миг своей жизни — даже когда занимался любовью с женой своей Ханой — он был морально готов предстать перед Всевышним, перед светом Творца.
Почему — мрак?
Может быть, мои ощущения вывернулись наизнанку? — подумал он. Абсолютный свет и абсолютная тьма — проблема восприятия. Проблема абсолюта, проблема терминологии, философии — но не практического знания.
Ясно одно — он поднялся на свой Синай. И нужно быть достойным. Бог говорит с ним не из облака, а из мрака, который тоже подобен облаку, потому что не позволяет воспринимать Творца глазами. Творец говорил с Моше, Творец говорил с пророками, не являя им своей видимой сути, время от времени дозволяя лицезреть не облик свой, но формы, придуманные Им для того, чтобы лучше воспринимались произносимые Им слова. Слово — сущность бытия. Слово закреплено в Книге.
— Верно, — сказал голос, и Йосеф понял, что слово — это и не звук вовсе, не буквы, впечатанные и вписанные, или выбитые на скрижали. Слово — это мысль.
— И еще имя, — сказал голос.
Имя?
— Подумай, — сказал голос.
Бог был рядом. Бог явился не ярким светом, не пылающим кустом, но чернотой во мраке, пустотой в вакууме. Йосеф не мог ни говорить, ни думать — делать то или другое, или то и другое вместе в присутствии Творца было не кощунством, но бессмыслицей.
— Где двое, что пришли с тобой?
Нужно отвечать. Нужны мысли. Память. Йосеф, ощущавший единство с абсолютом и полное отсутствие всего земного, был мгновенно ввергнут в свою телесную оболочку, и ему стало больно. Больно памяти, потому что он позволил ей забыть о них, но он не знал, что они тоже пришли в этот мир. Он вспомнил последние мгновения перед уходом из квартиры в Ир-Ганим. Илья и Дина стояли у окна, а потом он сразу оказался на площади перед Храмом и не смотрел по сторонам. Если они последовали за ним, то, может быть, сейчас тоже стояли рядом.