— Их нет здесь.
Йосефу показалось, что стало светлее — могло ли стать светлее в полном мраке? Что-то, еще более темное, чем мрак, отдалялось, уходило, исчезало из мыслей. Творец больше не желал говорить с ним.
Он не сумел понять Творца.
Пережить это было невозможно. Сердце Йосефа перестало биться. Он умер.
* * *
Он ощущал свою массу как сердечную боль. Были и другие ощущения, столь же неприятные, сколь и бесполезные, потому что он не знал, что они означают.
Он не хотел быть планетой. Из всех эмоций именно эта преобладала, не позволяя сосредоточиться на решении основной задачи. Он не хотел быть небесным телом необычной для планет многогранной формы, не хотел, не хотел — до слез, которые он ощущал на своих щеках, не ощущая в то же время самих щек.
Необыкновенно ярко представилась ему Дина — как она стояла на фоне светлого квадрата окна. Он хотел эту женщину — ее волосы, кольцами лежавшие на плечах, ее глаза, серо-голубые, как камень аметист (его камень по гороскопу), он хотел ее губы и ее ладони, шершавые от тяжелой работы. Господи, да что перечислять — он просто хотел быть с Диной где угодно и на любых условиях, и нужно было стать планетой, чтобы понять это?!
Он устыдился своего желания — не потому, что считал для себя невозможным думать о чужой жене, тем более о жене Мессии, а потому, что своих желаний у него сейчас быть не могло, он был единым целым еще с миллионами людей, умерших на Земле тысячи лет назад. И смущать их представления о допустимом и возможном он не считал себя вправе.
Он заставил себя открыть глаза миру. Будучи планетой, он видел. Не глазами, конечно, но всей поверхностью, поглощавшей любые лучи во всех диапазонах электромагнитного спектра, улавливавшей все падающие частицы, фиксировавшей направление движения любого кванта. Он сосредоточился на окружавшем его космосе.
Колея, в которой он медленно двигался к узкой горловине, отделявшей его от большого пространства, выглядела как продавленная в поле тяжести линия, след от тяжелого груза на растянутой тонкой материи. Для того, чтобы расширить горловину, необходимо было участие внешних полей и звезд, явившихся на небе бегущими блестками. Он понимал, что каждая из этих звезд или планет вполне может оказаться разумной — как он.
Наверное, став планетой, он утратил какие-то качества собственной личности, потому что не испытывал страха, даже сколько-нибудь значительного удивления. Он холодно подумал о том, что способность удивляться и испытывать страх может не вернуться, когда он вновь станет человеком — собой. Но станет ли он собой, если не вернутся способности удивляться, бояться, паниковать. Будто именно они, а не способность мыслить, не только сохранившаяся, но и возросшая, были ему абсолютно необходимы, чтобы называться Ильей Денисовичем Купревичем.