.
В речах о Гете, произнесенных по случаю столетия со дня кончины поэта и философа во Франкфурте-на-Майне 22 марта 1932 года и в Ульме в июле того же года, Альберт Швейцер прозорливо предвидел надвигающуюся на Германию ночь фашизма. Он призывал к отказу от слепого национализма, говорил об идеалах свободы и гуманизма, пронизывающих творчество поэта, об общечеловеческом значении его наследия[31]. В 1933 году Швейцер еще раз убедился в том, что декларации протеста, манифестации и призывы к разуму и совести не помогли: нацисты пришли к власти. Вскоре начались преследования близких друзей Швейцера: вынужден был эмигрировать А. Эйнштейн; после присоединения Австрии к рейху не смог вернуться на родину С. Цвейг. Нацисты нарушили даже покой мертвых: прах отца Елены Швейцер, профессора Гарри Бреслау, был перенесен на еврейское кладбище.
Новый порядок, установленный в Германии, нельзя было отменить или изменить, по мнению Швейцера, даже массовым движением протеста. Философ все больше склонялся к мысли о том, что только осознание каждым человеком обмана, который творят над над ним политиканы, могло бы помочь. Подлинно массовое общественное движение Швейцер понимал как совокупность сознательных индивидуальных усилий. Для возникновения такого движения в то время, по его мнению, условий еще не было.
Индивидуализм Швейцера, таким образом, не был только плодом развития его личностных качеств. Он всякий раз выступал как продукт времени. Индивидуалистом считал себя Р. Роллан[32]. О значении индивидуального начала для развития культуры говорил А. Сент-Экзюпери. Необходимость индивидуальной ответственности утверждал Жан Поль Сартр.
Швейцер глубоко осознавал бесчеловечную сущность гитлеровского режима. Все его симпатии были на стороне объединенных наций, борющихся против нацизма. Пауль Фрайер приводит красноречивый пример обмена письмами между Геббельсом и Швейцером. Зная об одержимости Геббельса «проблемой расовой чистоты», Швейцер решается поддразнить главного пропагандиста рейха: письмо с категорическим отказом приехать в гитлеровскую Германию завершается... центральноафриканским приветом. Верь он во всесильность гитлеровской военной машины, вряд ли бы Швейцер рискнул так пошутить. Но в отличие от своего давнего друга Стефана Цвейга, которому даже в Бразилии мерещилось скорое мировое господство нацистов и который, не вынеся безнадежности, покончил с собой, Швейцер ни одной минуты не верил в победу фашизма, более того, предвидел его недалекий крах и вселял эту уверенность в сотрудников больницы в Ламбарене.