Как-то Швейцер стоял, зябко поеживаясь, в монастырском дворе, когда к нему вдруг подошел человек и стал благодарить за помощь, которую тот в свое время оказал его жене. В начале войны Швейцер снабдил лекарствами супругов-немцев, которых тоже выдворили из Африки и отправили в лагерь для интернированных. А супруги эти, в свою очередь, передали лекарство заболевшей жене нынешнего собеседника доктора. Человек этот был инженером по ветряным мельницам; из благодарности он предложил помочь Швейцерам в оборудовании отведенной им монастырской кельи. Из досок, найденных на чердаке, он сколотил стол. «Теперь я мог писать... и играть на органе», — рассказывал позднее Швейцер. И этот грубо сколоченный стол, как некогда столик в каюте на судне «Африка», Швейцер отныне использовал как мануал воображаемого органа, наступая на пол, будто на педали... Еще мальчиком Швейцер привык так упражняться в игре на органе.
В Гарезонском монастыре среди интернированных находилась в полном составе венгерская цыганская капелла, которая до начала войны играла в лучших парижских кафе. Как-то один из музыкантов спросил Швейцера, не тот ли он Альберт Швейцер, который упомянут в книге Ромена Роллана «Современные музыканты». Когда Швейцер признался, что это он, музыканты объявили его почетным членом своего ансамбля. Отныне ему был открыт доступ на любую репетицию капеллы — лагерное начальство великодушно оставило музыкантам инструменты. Но не только чести присутствовать на репетициях удостоился Альберт Швейцер — отныне и он, и его жена приобрели «право» на праздничную серенаду. Во всяком случае, Елена Швейцер немало удивилась, когда в день рождения, который ей пришлось встретить в лагере, ее поутру разбудили звуки вальса из «Сказок Гофмана», исполняемого в стиле, принятом в парижских кафе. Но подобные небольшие радости случались нечасто.
Все обитатели лагеря постоянно жаловались на скверную пищу. Как-то вновь прибывшие пленники подняли из-за этого бунт, и комендант лагеря, не долго думая, определил их на кухню со словами: «Еда не нравится? Что ж, варите сами, да повкуснее!» Поварам-профессионалам пришлось убраться восвояси. И в самом деле, питание улучшилось, по крайней мере стали и впрямь готовить вкуснее. Швейцер спросил у одного из вновь назначенных поваров, отчего это произошло, и тот объяснил, что главное условие успеха в приготовлении пищи — это любовь к своему делу и старание. Собеседник Швейцера был по профессии сапожник. В своей автобиографии Швейцер по этому поводу не без иронии замечает: «С тех самых пор, стóит мне услышать, что опять назначили министром по ведомству того, кто в этом ничего не смыслит я уже не негодую, как прежде, а стараюсь проникнуться надеждой, что он, быть может, будет на этом месте так же хорош, как наш гарезонский сапожник на месте повара».