— Избавь меня от своих тарабарских словечек. Всё это я прекрасно знаю и без тебя. Но ты же не сможешь сработать тонко! Нет, пусть-ка сначала попробует нашего «медового пряничка». — Князь насмешливо выделил последние слова.
Арслан изменился в лице — услужливость в нём сменилась возмущением.
— Но, херм... ваше сиятельство, вы же обещали её мне?!
— И что вам всем она понадобилась? Отшельник просил её для себя... Уверяю, ничего удивительного у ней под платьем нет.
— О нет, только не отдавай её, он мерзок и... страшный человек, он погубить её! — Из-за волнения акцент мурзы усилился, он начал ошибаться в словах.
— А ты спасёшь? — саркастически улыбнулся Семихватов.
Татарин не ответил, только сжал зубы и нахмурился.
— Ну ладно, ладно, потерпи, ведь осталось недолго. Нам всем надобно быть вместе это «недолго», а после Отшельник нам не понадобится. К тому же он привлёк внимание. Он теперь лишний, понимаешь?
— Да.
— Ну вот и славно. Пойдём вниз, пришла пора ужина.
Собеседники покинули кабинет, а ворон благополучно возвратился в перстень. К сожалению, подслушанный разговор дал немного, Воронцов даже не понял, о нём ли шла речь.
В бальной зале уже расставили столы, и вовсю шла сервировка. Из распахнутых дверей кухни доносился смешанный дух разнообразных яств. Гости в ожидании разбились на группки и живо обсуждали последние новости.
— Действия французского Конвента и его главы, Робеспьера, ужасны, вы не находите?
— Oui c’est terrible!
— Им мало августейшей крови, теперь они «guillotine» всех инакомыслящих!
— Мужественные парижане называют эту казнь — пойти побриться!
— Чудовищно, c’est monstrueux!
— А эти варвары — санкюлоты?! Они убивают из-за штанов! Взгляните на свои кюлоты, они бы убили вас за них!
Французские дела, кажется, занимали всех присутствующих.
— Георгий Петрович, расскажите, что нынче в Петербурге, — обратилась к Воронцову давешняя барышня, в разговоре с которой чуть было не произошёл «confusion».
— Я нечасто бываю в столице, всё больше в разъездах по казённым надобностям.
— Жаль... Георгий, — томно начала барышня, поймав взгляд собеседника. — А те мысли, которые смутили вас тогда... они были обо мне? — Рука её сделала движение к руке кавалера.
Воронцов не был опытным сердцеедом, однако не ответить на столь открытый интерес было бы и глупо, и бестактно.
— Ах, сударыня, я в затруднительном положении. Если я скажу «да», вы можете обидеться, если скажу «нет» — разочароваться. Я не хочу ни того, ни другого, так позвольте же мне оставить это в тайне.
— Нет уж, сударь, извольте выбирать, — с улыбкой настаивала кокетка.