Дорога неспешно шла через перелески и поля, изредка поворачивая то вправо, то влево. Никто уже не вспомнит, почему и зачем ей нужны были эти извивы; быть может, когда-то она огибала широкие ручьи или овраги? Или мешал её бегу кусок скалы, принесённый могучим ледником? Кто знает, сейчас ничего подобного рядом не было видно, а поворот был. Что там, за ним, ещё поди разбери, тем более, что уже вечерело, и подступающая ночь вычернила стволы деревьев и накинула густую тень на кусты и разнотравье подлеска.
Вот и решили четверо путников не пытать удачу, а сделать привал тут, на небольшой поляне. Они расстались с своей спутницей — дорогой, с которой провели вместе весь день, и отправились собирать хворост. Быть может, утомление тому причиной или что ещё, но разговаривали люди мало, обмениваясь иногда лишь парой-тройкой слов.
Разведя огонь и рассевшись вокруг, они наконец расслабились.
Трое были одеты в мундиры. Эти мужчины сидели вокруг костра свободно, вытянув натруженные ноги и разложив вокруг свои вещи: заплечные мешки, кожаные пороховые сумки, пистолеты; чуть в стороне стояли составленные в пирамиду ружья. О том, что это служивые, говорили и их лица — усатые, но без бороды, с морщинами, а кое-где и шрамами.
Четвёртый — парень, едва перешагнувший порог отрочества, с цыплячьим пушком под носом — в компанию не вписывался: безоружный, в ношеном коричневом кафтане, расшитой рубахе-косоворотке навыпуск и серых, заправленных в сапоги, портках. Его вполне можно было принять за подмастерье или сына зажиточного крестьянина.
Хоть и шли по дороге вместе, но теперь каждый ел своё: кто яйца с хлебом, кто солонину. Один из них, повыше и покрепче прочих, а по годам самый старший — на висках его уже белела седина — развернул перед собой тряпицу с жаревом. Он брал рукой куски мяса, отправлял их в рот, сопровождая каждый зубчиком-другим чеснока, и жевал долго, с чувством, не упуская из внимания ни волоконца. А когда с мясом покончил, то сдобрил солью краюху и принялся за головку лука. С хрустом откусывал он от неё изрядные доли и заедал их горбушкой. Приговорив луковицу, глубоко вздохнул, неспешно выпустил воздух и полез рукой в сидор*. Пошарил в нём скорее для порядка, чем для поиска и достал маленькую пузатенькую фляжку, сделанную из тыковки. Зубами вытащил деревянную пробку, глянул, хитро сощурившись, из-под бровей на спутников и принюхался к содержимому.
— Куда ты, Николай! Спалить нас решил? Ведь в чреве твоём и без того геенна огненная!
— Ничего, — улыбнулся тот. — Авось не погорим.
