— А про то нам бабка рассказала, — ответил Федор. — Как рассвело, мы сразу за ней отправились. Карга сухая только ухмылялась, слушая наши речи, и столько денег за избавление запросила, что хоть стой, хоть падай — пришлось у ротного расходчика* одалживаться.
А поведала она нам вот что. Тварь эта зовётся у них мортцем, и получается она от ревности. Ежели муж жену взревнует и взревнует за дело, а потом помрёт, не отходив её перед этим хорошенько дрыном, то может стать мортцем. Тогда будет он ходить к жёнке и пить её кровь пока всю не выпьет, а как выпьет — в вампира переродится. Тогда сможет обернуться нетопырём и улететь куда-то в Валахию, где этих вампиров тьма, больше чем крестьян. Уберечься от него можно просто — бабе надобно покаяться в церкви, тогда мортец не сможет пить её кровь и сам околеет, потому как чужой кровью он до обращения в вампира питаться неспособен.
— Но в Слободзее церкви не было, — продолжил Демид, — и мы поехали в соседнюю деревню. Положили Ярмилку на телегу и отправились. Часа четыре добирались и впустую — поп уехал на похороны за двадцать вёрст, до ночи не догонишь. Возвернулись — уж день пополам согнулся, вечер подбирается. Снова к бабке, та говорит, мол, неладно. На вторую ночь мортец оголодавши будет и от того злобен и силён сделается. А справиться с ним можно, только если на его могиле посадить осину или одолень-траву. Осин у них в округе от века не рождалось, а одолень-трава растёт на воде, вдоль берега, у речных омутов. И вот что хошь, то и делай.
— Тут я дал маху, — вступил Фёдор, — побежал к унтеру за подмогой. Всё обсказал ему подробно, про румын, про Ярмилку, про мертвяка, а он в ответ: «Узнаю, что опять с Дёмкой пьёте — заставлю траншею вокруг всего села выкопать».
— Да, ославил ты нас тогда — на весь полк, — усмехнулся Демид. — Что ж, делать нечего, отправились мы к Днестру и с помощью сельских мальцов набрали той одолень-травы — по виду обычных кувшинок. Пока ходили — стемнело, но до ночи ещё далеко. Запалили факелы, на плечи закинули фузеи и двинули к той яме, где мы ватажников румынских схоронили, а было это у переправы — с полверсты от села.
Добрались — мать честная, земля в пяти местах рыхлая! То ли Ярмилкин муженёк каждый раз с нового хода вылазил, то ли ещё четверо ревнивцев не успокоились. Разложили мы на дурной случай траву везде где хоть чуток вспахано, да только зазря старались. Видно, не привязались кувшинки к земле — через пару часов полезли мортцы отовсюду. Но тут уж мы не убоялись, начали рубить их в капусту: руки, головы начисто смахивали. Мертвяки сонные были какие-то, видно, кровушки напившись. А кум мой последним шёл, да не в пример первым таким шустрым оказался — из-под тесака вывернулся и на меня кинулся. Повалил, душит, мордой своей к шее тянется — сильный, гад. Я хриплю, Федьку недобрым словом поминаю, а тот, вишь, примерялся, как сподручней его решить.