Участники порки, увидевши Тихона, тоже на миг замерли. Первым опомнился Колька, он опрометью бросился к воротам и запахнул их, приговаривая на ходу:
— Не выдайте, дяденька, не выдайте!
— Не выдай, друг, — пробасил Осип, разводя руками.
Тихон сначала молчал, пораженный увиденным, потом начал жевать, потом жестом попросил запить, и ушлый Колька поднёс ему кружку с бражкой.
— Эк, — крякнул Тихон. — А ты все ж таки шельмец, Колька. Не зря тебя барин наказывает.
— Ей-богу, в этот раз зря! А в другие-то, в прошлые-то разы, я все получал сполна. Осип, скажи!.
— Да, бывало, получал сполна.
— Да вы присаживайтесь, ваше степенство, — подсуетился казнимый. — Выпьем ещё по чарке, всё равно последний удар остался. Осип, давай.
Осип развернулся и умело махнул кнутом. Раздался свист, удар, и сразу заголосил Колька. И так у него это натурально вышло, что Тихон даже улыбнулся.
— Тебе бы в театр поступить.
— В театр? Это как же?
— Это дом такой, где люди на забаву дурачатся.
— И где же такой дом?
— В столице, в Москве, говорят, есть
— Ну, далеко... Нет, мне у барина хорошо живётся — от овса кони не рыщут, а от добра добра не ищут.
Рядом мялся Осип, робко поглядывая на гостя. Бог знает, что дальше станется, то ли по чарке выпьют, то ли вскорости придётся уже самому к столбу становиться. Не то чтобы он боялся порки, а скорее опасался самого факта наказания. «Нехорошо это, от людей стыдно», — тяжело вертелось у него в голове.
Тихон и сам не знал, что делать, ведь, с одной стороны, он за тем и был послан, чтобы проследить. Стало быть, службу он свою справил, шельмовство на свет вывел и должен все рассказать. С другой стороны, поднимать крик и бежать доносить ему совсем не хотелось, что-то в душе противилось этому, казалось бы, благому делу.
Размышления Тихона уловил Колька.
— Хорошо всем у нас живётся: и мужик, и барин довольны. Так зачем же беспокоиться? Ваше степенство, ещё по чарке?
«И ежели уж здесь так заведено, что и барин не смотрит на казнь, — подумалось Тихону, — то, стало быть, огорчаться он и не захочет. А тем паче если все, кажется, здесь довольны, то и подавно».
— Что ж, наливай, пожалуй.
По всему выходило сегодняшнему дню пропадать.
Возвращался Тихон в дом Прасковьи уже затемно. Хлебное вино, что продавали в казённом кабаке, нагрузило голову тяжким бременем, отчего её мотало из стороны в сторону, а за ней и её хозяина. Может, он и вовсе заплутал бы или завалился где в канаву, но будто маяк кораблю светила Тихону любезная сердцу хата. Никудышный надзиратель спешил, бубня себе под нос то нежные словечки, то последние ругательства. Первые предназначались для его хозяюшки, последние для недавних собутыльников.