.
Через разделяющую их границу, которая в стихотворении и является истинной рампой, героиня передает герою свой образ, «дорогой навек» и подобный воспоминанию об иной отчизне[449]. Эта иная отчизна — юг Испании Кармен, противопоставленный мокрому весеннему снегу Петербурга в заключительной строке. Она также и мир искусства, сцена, и особенно — музыка, противопоставленная «жизни» героя[450]. Таким образом, причащение героя к миру музыки через «заступничество» «Дельмас» понимается как акт припоминания (интуитивного воспоминания об этой иной реальности)[451].
В партере функция рампы, состоящая и в разделении, и в соединении жизни и искусства, полностью реализована. Напротив, сцена драматического пафоса, разыгрываемая на физической сцене после ухода реальной Кармен из театра, может казаться лишь фальшивой, наигранной («кричит погибший человек»). Герой этого стихотворения не находит своего двойника в Хосе на сцене. Вместо этого сама сцена двоится, как и его опыт зрителя — реального и ложного театра[452].
* * *
Все ключевые, семиотизированные элементы рампы и сцены воспроизводятся в героине стихотворения «Сердитый взор…». Ее тело — отметим повторяющийся акцент на платье и глазах — это живая, движущаяся рампа для поэта. Ее внешняя, физическая форма отделяет героя от внутренней, музыкальной/артистической сущности, к которой и тянется его зрелая поэзия. Через образованную такой двойственностью пропасть передается некий «образ», а также и веяние этой сущности. Антагонистические отношения между героем и актрисой-героиней (которые особенно очевидны в «Фаине», но распространяются и на «Кармен») коррелируют с той затяжной борьбой между сценой и жизнью, что и позволяет искусству передавать миру свои дары.
Театральные стихи Блока демонстрируют постоянную игру с рампой, лежащей в самой основе того, что называется театром. Поэзия дает его метатеатральному гению пространство для игры с концептуализацией театра на высоком уровне абстракции и изобретательности. Более того, он может возводить внутреннюю семиотику сцены до большой степени эмоционального резонанса посредством органического включения сценической героини в свою лирическую трилогию. Фаина и Кармен занимают свое место в психологически заряженном узле «герой — героиня — Ты», который с каждым новым появлением наращивает новые пласты смысловой сложности. Героиня стихотворения «Я в дольний мир вошла…» — это, очевидно, все еще Героиня второй книги (на что указывает не одна аллюзия на «Незнакомку»), хотя ее театральное окружение и задает переход к поэтике «Кармен». В то же время на фоне более ранних стихов артистическая/музыкальная сущность блоковской героини-актрисы в «Кармен» обретает «мистическую» глубину поистине космических размеров — полностью она реализована в заключительном стихотворении цикла («Нет, никогда моей, и ты ничьей не будешь…»). Результатом является плодотворное соединение ощущения границ, которому способствует семиотика сцены, и по-символистски активной жажды проницаемости этих границ.